– Ты в долгу перед родиной? – съехидничал я.
Знаешь, не святотатствуй! У тебя свои грехи, у меня – свои. Я очень ответственная и не хочу компромиссов.
– Ты не жульничаешь?
Я не знал, зачем задал этот вопрос.
– Я устала думать о том, чтобы каждый день быть сильной. Скажи, а на этот раз ты приехал, чтобы загладить свою вину?
Я не знал, в чем должен виниться. Аня все еще не могла поверить в мои намерения всемерно и глубоко переменить этот мир.
– Я был бы счастливейшим человеком на свете, если бы мне было нужно только это, – сказал я.
Чем короче становились наши отношения, тем больше у меня появлялась уверенность, что Аня будет опять с нами.
Затем были Канны…
– У тебя и здесь своя вилла?
– У каждой красивой женщины в каждом красивом городе должна быть своя красивая крыша над головой.
По правде говоря, к концу недели я уже устал таскаться за Аней по злачным местам Лазурного побережья и начинал потихоньку страдать. Когда у тебя есть высокая цель и до мелочей, до зерен разработаны пути ее достижения, никакие жизненные услады не идут в сравнение с тем наслаждением, которое испытываешь, ступая шаг за шагом по выбранному тобой пути. И если ты даже знаешь наверное, что эта тропа благих намерений приведет тебя в ад, ты, увы, не в состоянии с нее свернуть. Таков закон природы породы человеческой, и история не помнит случая, чтобы кому-нибудь удалось его победить. Если же на этом вожделенном пути тебе случается встретить препятствие, скажем, влюбиться, и ты вынужден вдруг делить или выбирать, – нет ничего более мучительного! Отсюда страдания не юного Вертера. И чем ты старше, тем более они мучительны: нет времени на раздумье.
– Я хотела, чтобы ты пожил моей жизнью и ощутил все то, что я ощущаю изо дня в день, – сказала Аня, заметив соринку равнодушия в моих глазах.
– Что ты! Без тебя я бы никогда этой красоты не рассмотрел!
Мне казалось, что ее бы огорчил мой рассказ о том, что на свете есть и другие райские уголки, где я прекрасно проводил время в абсолютном бездействии или упорно трудясь над решением какой-нибудь жизненной проблемы. Например, на испанском побережье, когда я след в след шел по следам Сальвадора Дали или на Кубе, куда нас с Жорой занес случай, и мы постигали феномен Фиделя, или на Таити, где мы преследовали дух Гогена. А что сказать про Кипр или Капри, где я выискивал следы ленинского присутствия?!
Я снова налил себе вина, теперь уже твердо зная, что остаток жизни проведу в стремлении не потерять эту женщину.
Затем было паломничество к Леонардо да Винчи. Мне удалось-таки раздобыть волосок из его роскошной, всему миру известной седой бороды. Я был рад, как дитя.
Что я мог ей предложить? Я ей нравился, это бесспорно, и все во мне, пока мы были вместе, ее устраивало. Но о замужестве не могло быть и речи. С моей стороны на этот счет никогда не было даже намека, да и она ни словом не обмолвилась о возможном нашем семейном будущем. Ее детская влюбленность давно прошла, а в моих планах не было ни одного пункта о скором создании семьи. Она мне нравилась, спору нет, но при чем тут семейные узы?.. Что я мог ей предложить? Только честность! Абсолютную честность во всем. Без этого, я понимал, моя Пирамида развалилась бы, как карточный домик. Единственной прочной нитью, способной связать нас воедино, и я, признаюсь, на это рассчитывал, было ее неиссякаемое любопытство, новый шаг в неизведанное, цена которого превышала бы стоимость всех предыдущих, приведших ее на Олимп самодостаточности. Победительность – Анина наиярчайшая черта. В этом я смог убедиться в течение этих ярких праздничных наших дней, что были дарованы нам судьбой и Самим Богом. Да, это были три божественных дня и три ночи, незабываемые минуты, открывшие мне глаза на удивительный мир отношений мужчины и женщины, планету двоих, на которой нет места фальши и лжи. И Анина победительность играла здесь не последнюю роль, хотя я всегда признавал ее непобедимость. Пожалуй, только чувство преодоления предстоящих трудностей и высокого ранга новизны могло заставить ее сделать этот шаг к участию в нашем проекте. И только она могла это решить: да или нет. Я не настаивал, не уговаривал, не принуждал. Еще чего! Я даже не заикался на этот счет, мол, тебе не придется ни в чем раскаиваться, а захочешь – уйдешь в любую минуту, для тебя не будет границ…
– Страшно подумать, – сказала Аня, – что жизнь может существовать без тебя, и если вдруг ты исчезаешь, она этого даже не заметит.
Это было сказано так чисто и искренне, что я не мог в это не верить.
– Самое страшное – смотреть, как люди каждую долю мгновения изо дня в день умирают, упорно не желая замечать этого и не предпринимая никаких попыток что-либо изменить.
– Да, человек смирился со смертью, тупо ожидая ее прихода, днем раньше или часом позже, ему все равно, так уж он устроен, и изменить эту установку вряд ли кому-то удастся.
Мы уже не спорили.
– И только мы, наконец, сможем… – попытался было я бросить щепотку оптимизма в тлеющий костер ее грустных мыслей, но Аня тотчас остановила меня.
– Реет, объясни мне, скажи, пожалуйста, зачем таким вот как ты, нужны такие как я?
– Зачем!? И ты еще спрашиваешь?
– Я хочу знать.
– Ань, ты же знаешь все мои приоритеты. И знаешь, что на карту поставлена, скажу тебе так – наша честь. Да, честь. Не больше, не меньше! Терпеть не могу красивостей, но только наши с тобой честь и достоинство, и работа, работа и работа в поте лица, если хочешь – до крови, способны изменить ход истории. Теперь мы, наш ум и наш дух сотворят то чудо, которого человечество ждет сотни тысяч лет – преображение человека. Это ж ясно как день! Не знаю, но, возможно, это и будет потом читаться историей, как второе пришествие. И нам – зачтется. Мы заслужим благоговение Неба…
– Ты диктатор.
– Я, возможно, не очень добр, – сказал я, – зато очень надежен. Ты же знаешь: я не сойду с этой дорогой мне дороги чего бы мне это не стоило. У тебя еще будет время убедиться в этом и поверить, слышишь, поверить мне. И ты мне нужна…
– Зачем?
– Ты как Жора со своим «зачем»!
– Ты не очень-то вежлив со мной.
– Теперь мы – как сиамские близнецы. Я без тебя, без твоих рук, без твоих… Ну, ты знаешь…
– Не знаю, – сказала она, – говори.
– Ты знаешь, ты не можешь не знать.
Мы стояли друг перед другом, как на исповеди.
– И Бог будет с нами, – сказал потом я, – если что – Он поможет. В конце концов Он придет к нам. Мы ведь долготерпеливы.
– Ты говоришь о Боге таким тоном, будто бы он твой лучший друг.
– Я уверен!
– Ты уверен?
– Нужно только крепко держаться Его пути, – сказал я, сжимая ей руки до боли, – и идти след в след по Его стопам. След в след. И Он всегда будет рядом.
Аня попыталась высвободить руки, я не отпускал.
– Тебе же известен закон Паскаля: жить так, словно Бог следует за тобой по пятам, все видит, все слышит, дышит тебе в затылок и читает твои мысли. И потворствует твоему успеху.
– Ну и силища, – сказала Аня, потирая пальцы, когда я отпустил их на свободу, – посмотри – они посинели…
Ане хотелось, я это видел, услышать от меня то, чего ей не мог сказать никто: ты – мой Бог. Богиня! Но и я не сказал. Зачем? Она это знала и без моих слов.
– Я много думал, прежде чем предложить тебе…
– Мне всегда нравилось, как ты думаешь.
Она помолчала секунду и добавила:
– Ты взвалил на себя роль Бога. Это непосильная ноша.
– Бог, – сказал я, – не по силам не дает.
Мы шли по мосту. Сена сияла огнями.
– Твоя логика вынуждает признать, что…
– Да, – сказал я, – вынуждает. И ты знаешь: с логикой у меня все в порядке. Она безупречна.
– Да уж, знаю. Это я знаю.
– А я знаю тебя, – сказал я.
– Да, – сказала она, – знаешь… Ты знаешь, что если тебе это надо я – готова. Теперь я для тебя – раскрытая книга.
Она сделала широкий шаг вперед и повернулась ко мне через левое плечо.
– Если это тебе поможет.
Казалось, уже все сказано. Я затруднялся в выборе новых слов. На мой взгляд, Пирамида уже так сверкала, что ее невозможно было не видеть. Этого мало – Ее нельзя было не признать!
Бывали паузы, когда мы подолгу сидели, ни слова не произнося. Потом я читал ей стихи…
– Бродского.
– Бродского? И вот я дождался своего: наконец я услышал ее долгожданное «да»!
– Что ж, едем, – сказала она и взяла телефон, – когда вылетаем? Мне необходимо уладить кое-какие дела…
Так она пошутила, и я с радостью разделил ее желание тот же час бросить все и лететь, и лететь… Я понимал, что дела есть дела, и каждое из них требовало завершения. С этим не считаться в этом мире нельзя. Оставалось ждать.
Потом она меня провожала.
– Обнимемся что ли? – предложил я.
Она подставила щеку.
– Чмокни меня на прощание, увидимся.
Мы стояли в здании аэровокзала, смотрели в глаза друг другу и улыбались. Нам жаль было расставаться.
