…«Приносила водку, сворачивалась клубочком / и засыпала на самом маленьком в мире диване. / Аня приехала из деревни, родила от придурка дочку. / Говорит шепотом, привечает придурка, зовет его Ваней»...
…«Он пришел домой, где никто никого не любил ни зимой, ни летом, / плакал: почему спрятали именно мое, именно мое пальто? / И мать кричала: где ты там его потерял? Где там? / Почему именно ты теряешь? Или кто-то еще? / Нет, больше никто»…
…«В пионерлагере ее называли Шпала. / Торчали лопатки. Костлявые ноги в шортах. / Бегала быстрее всех. На эстафете упала. / Разбила коленку. Команда продула к черту»…
«Говорила рыжая Мила по кличке Сухая Пизда, / захлебываясь, говорила: / в этом городе меня изнасиловали, и тогда… / я впервые тогда полюбила. — / Мила поездила по стране, видела разные города»...
Галерея пришибленных, придушенных персонажей — детей, женщин, мужчин, стариков, старух, покойников. Все — «жертвы жизни», ее инвалиды, включая и негодяев. Бедные — во всех смыслах — люди, но это все же, если можно так выразиться, не столько «социалка», сколько «экзистенциалка». Жизнь такова, какова, извольте полюбоваться на ее изнанку, на психопатологию обыденности, на то, от чего никто так или иначе не застрахован. У Людмилы нет (ну почти нет) никакой наперед заданной идеологии. Возможные и даже напрашивающиеся социальные, идеологические и культурные векторы сведены к минимуму, письмо лапидарное, интонация отстраненная — ее зарисовки тем и хороши и действенны, что это именно «картинки», а не иллюстрации.
Вот, из самого, пожалуй, светлого стихотворения книги:
…«В квартире звонил телефон, но хозяин не встал. / Вскинула бровь — уж ей ли не знать ритуалы. / Утром открыли дверь. Кто-то запричитал. / Собака прислушивалась к интонациям и дрожала. // „Песика выпустите”. Собаке открыли дверь. / Она помедлила — вдруг еще обойдется. / Хозяином и не пахло. Тут догадался зверь: / это игра! Искать! Хозяин найдется!»
Жестокая, мучительная, но очень нужная книга [46] .
P.S. Вместо эпиграфа: «А если грязь и низость только мука / По где-то там сияющей красе...» ( Иннокентий Анненский ).
С е р г е й Ш е с т а к о в. Схолии. М., «Ателье Вентура», 2011, 149 стр.
Донкихотские доспехи классического стиха сегодня не каждому впору, но Сергею Шестакову — в самый раз. Есть некая неловкость — обращать внимание на отточенность формы, когда речь идет о книге, пропитанной безусловно подлинной скорбью, отчаянием и той надеждой, которая не оставляет человека и при последней разлуке, но если поэзия и представляет из себя нечто большее, чем «слова», то исключительно в силу порядка слов.
Да, сама тема требует от поэта целомудренно уйти в тень, не выпячивать «стихотворчество»; вот он из строгой тени простых размеров, простых рифм, простых слов почти и не выходит. Почти, потому что, будучи поэтом, сильным поэтом, он эту свою поэтическую силу так или иначе не может не показывать.
«еще немного и закончится /вся эта радость, эта жуть / и вновь без имени и отчества / отправишься в обратный путь, / земли мерцающая крапина / почти невидима уже, / и только легкая царапина / где тело крепится к душе».
Вот эта «царапина» и проходит едва ли не через каждое стихотворение, разделяя — или соединяя — жизнь и посмертие, посю- и потусторонность, где «непрошеных гостей / завернут на входе / тихий ангел витгенштейн, / кроткий ангел гёдель».
Витгенштейн с Гёделем здесь не ради звучной рифмы появились: первый знаменит афоризмом «о чем невозможно говорить, о том следует молчать» — далеко не тривиальным в своем контексте, второй — «теоремой о неполноте», предлагающей, грубо говоря, выбирать между полнотой теоретического знания и его непротиворечивостью.
«и та же ночь, и та же кружка эля, / над стойкой слева маленький эстамп, / греми, илья, мели, мели, емеля, / все прах, все тлен, все пятистопный ямб, / с моим земным небесное сшивая, / хлопочет дождь, светают зеркала, / и ты стоишь и смотришь, как живая, / входи, я знал, что ты не умерла».
И снова неловко подмечать, что в этом маленьком стихотворении выверено каждое слово — что слова? — да и сам поэт знает конечную цену и романтическому антуражу, и пятистопному ямбу — а что делать? «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» — но если уж ты поэт, старайся говорить безукоризненно.
Даже авангардистский мучительный аграмматизм маленькой поэмы «Алфавит» выверен у Шестакова математически.
«некогда никто и не об этом / мудчается словами сдобной изофренией / может быть зарифмовать эту строчку с явью / но кто уцелеет тогда / божество гласных согласных и прочей балой и мелой / малий мой белий / вот место для тебя вот тебе место».
И — «лингвоматематическое» резюме последнего стихотворения: «в русском языке слово любовь длиннее, чем слово жизнь».
P.S . Хотелось процитировать еще вот это, едва ли не блюзовое: «девушка с вышколенными волосами получает дисконтную карту, / она теперь не умрет, / побудь со мной, лина, / молодой человек получает прекрасную кружку, прислав десять крышек от кофе, / он теперь не умрет, / побудь со мной, лина…» — но об этом стихотворении написал в предисловии Владимир Гандельсман.
ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО: УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР
ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО:
УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР
БРОДЯЧИЕ ДЬЯКИ И ДРУГИЕ ЧУДАКИ
Литература в Украине, как видят читатели наших колонок, разнообразна, своеобразна и достаточно обширна. Без господдержки она даже как-то здоровее; но вот с обратной связью действительно проблемы. Критических площадок — и на бумаге и в Сети — не так уж много; а главная беда — то, что «читают все», довольно редко входит в речевой обиход, не «растаскивается на цитаты». А значит, не возникает и общего для большинства читателей контекста.
Тем не менее исключения есть — и они принадлежат именно к тому литературному сегменту, о котором пойдет речь.
Если спросить украинского горожанина, кого из нынешних отечественных авторов он с ходу может процитировать, чьими словами определит нынешнюю политическую, культурную и общественную жизнь, то ответ скорее всего будет один: Лесь Подервьянский (он же Митець: слово примерно соответствует русскому Мастер, а то и Корифей, применяется к деятелям культуры и является невыносимым пафосным штампом — или же ироничной характеристикой). Сочинения Подервьянского (род. 1952) распространялись самиздатом еще в восьмидесятые — но не в машинописных копиях, а, подобно песням Высоцкого, на бобинах и кассетах, в авторском чтении. Однако, в отличие от Высоцкого, это явление было полностью контркультурным и проникнуть в официальное искусство (хотя бы, как в случае Высоцкого, в качестве «песен к фильмам») никак не могло, и «легально» Подервьянский существовал исключительно как художник [47] . На бумаге пьесы Митця появились только в начале девяностых, а книгой вышли в 2000 году (сборник «Герой нашего времени»), утратив при этом не столько аромат «ворованного воздуха», сколько некоторую долю обаяния: мягкие, вкрадчивые авторские интонации и «подозрительный по ямбу тон» ничем не заменить.
Формально Подервьянский пишет пьесы — в Новейшее время их даже начали ставить на театре. Но драматург он — примерно в том же смысле, что и Жванецкий: фактически Подервьянский пишет единый текст, разложенный на сценки и монологи. В результате возникает нечто среднее между поэмой Венедикта Ерофеева и скетчами того же Жванецкого: ко второму Подервьянский ближе по форме, к первому — по интонации (и роли в культуре). Но если Веничка — маска автора, его альтер эго, а тексты Жванецкого — нескончаемый разговор автора с самим собой, то герои/персонажи Подервьянского автору совершенно не тождественны и подчеркнуто от него дистанцированы.
Вот несколько цитат из начала, середины и финала самой знаменитой пьесы Подервьянского — «Гамлет, или Феномен датского кацапизма» [48] . Приводим их в оригинале как не вполне переводимые — а примерные русские варианты даем в примечании, причем нарочитые русизмы выделены курсивом:
Берег моря. Чути розбещенi крики морських птахiв, ревiння моржа, а також iншi звуки, iздаваємиє різною морською сволотою. Входить Гамлєт, вдягнутий в зручну приємну толстовку і такі ж самі парусинові штани. Гамлєт красиво підперезаний вузеньким шкіряним пояском. Він босий, бородатий і пацаватий. В руках у нього дебелий дрючок.
