Видимо, чтобы я не сбежал, Кузин держал меня под локоть и молчал. Стоял летний зной. На небе ни облачка. Гул мегаполиса соответствовал моему смятенному состоянию. Глядя на дорогу, над которой тянулся смрад выхлопных газов, я представлял приближающуюся мистерию в одной из квартир на Делегатской улицы. В моем воображении безумная оргия должна была стать кровавой. Для чего же еще так требовательно был запрошен образ Дзержинского. Секс-вампир Люська, мясник в образе стража революции и я, сторонний наблюдатель, алчущий подпитки своей агрессивности. Такие яркие участники способны сотворить самое необычайное шоу, доступное лишь силам, заряженным демоническими страстями. Перед глазами возникли таинственные видения: черная кошка, серая сова, говорящий козел, огромный паук, летучие мыши, прижавшиеся к потолку… Вдруг голос Кузина развеял мои фантазии. Он спросил: «А после Люськи, может к твоей пойдем? Нынче бабы от группового секса не отказываются… Даже сами требуют! Или у вас серьезно?» — Мясник Жора как-то жалобно ухмыльнулся, протирая очередной раз потное лицо. Мне показалось, он понял, что сказал лишнее. Это смягчило впечатление. «Я общаюсь с женщинами, ожидающими в подарок орхидеи, умные мысли и красивые слова, а не коллективный секс. Прости!» — «Нет, ничего! Каждому ведь свое. Согласен?» — «Разумеется! Но вот и пришли!» Интересно, подумал я, что у него сейчас на душе? После короткого наведения справок мы оказались в гримерной. На смене была Любовь Васильевна. Дама около пятидесяти, полноватая, светловолосая, с открытым взглядом. Она встретила нас вполне доброжелательно и без обиняков поинтересовалась: «Сколько заплатите?» — «Назовите цену», — услышав привычный лексикон, с готовностью отозвался мясник. — «Одно лицо будет стоить двадцать долларов», — она взглянула на нас в ожидании. — «Согласны, — сказал я. — Садись в кресло, Жора». Я достал из кармана двадцать долларов и положил на стол. — «Не торгуетесь? — рассмеялась она и тут же куда-то удалилась. — „А чего ты себя не заказал?“ — удивился Кузин. Чтобы снять лишние вопросы, я отрезал: „Прошу прощения, но я импотент!“ — „А… Я что-то такое предполагал. Как, тяжело быть педиком?“ — „Импотент и педик — разные вещи. Один не может, второй хочет, но другого… и по-другому“. — „Тогда я правильно понял, что ты меня захотел?“ — „Успокойся, я ни тебя, ни другую, ни третьего не хочу. Я сам по себе“. Иного мотива оставаться дальше с мясником, кроме того чтобы взглянуть, как рука гримерши сотворит из него Дзержинского, у меня не было. Любовь Васильевна не появлялась. — „Куда ж она пропала? Пойду взгляну …“ — соврал я. А сам быстро направился к выходу.
На улице стихшее на время возбуждение вновь стало овладевать мной. О чем говорить с этим Кузиным? О разделке туши, о ценах на рынке, о поборах санитарных контролеров? О сексе? О водке? О прочей бытовой мишуре, об инстинктах? Этих Кузиных, а их подавляющее большинство, настойчиво тянет к материальным основам мира, а никак не к его интеллектуальному ядру. Как такая порода людей сможет приспособиться к завтрашнему дню? Сегодня никто об этом не говорит. «Нечеловечно», «негуманно», «несовременно», «не — патриотично», «утопично», «неэтично», «негармонично» и так далее. Услышать бы мнение отдельных личностей, желающих что-то толковое сказать по этому поводу. Только гнусный фашизм робко обозначил тему сепарации людей на классы, профессии и социальные группы. Да, конечно, для нынешних поколений звучит жестоко: «Человек-пекарь», «человек-мясник», «человек-милиционер», «человек-уборщик» и тому подобное. Но разве в реальной жизни этот статус не состоялся в том самом виде, в котором я его имею в виду? Знают ли эти люди какую-то публичность, кроме как строить баррикады, ходить на выборы, вступать в браки, пользоваться общественной медициной и владеть хоть какой-то собственностью? У них нет никакого желания, никаких возможностей подать голос на научных конференциях, на дискуссиях, посвященных, например, актуальным проблемам астрофизики, космической термодинамики, глобализации. Появись на такой встрече пекарь или мясник, что ему скажут? А? «Ошиблись, господин, места вам здесь нет. Тут вы ничего не поймете, вам будет неинтересно, вы начнете свистеть, пить пиво и щипать за колготки женщин. Просим оставить зал!» (А про себя, подумают: эй, малый, проваливай в свою мясную лавку, в свою пекарню. Куда приперся?) Ведь так же? Так же? И чего тут стесняться? Чтобы пекари и мясники не выходили на баррикады? Да не выйдут! Но что же дальше, дальше? Куда общество денет лишних людей? Как ни старается экономика переучивать, а их становится все больше. Какие шансы у человека обычного сознания сохранить в будущем социальный статус? Почему в развитых странах процент лишних людей (безработных, живущих на социальные пособия) увеличивается? Ответ кроется в политика глобализации. Что такое Европейское сообщество? Если ослабнет внешнеэкономическая направленность ЕС и экспорт сократится хотя бы на двадцать процентов (не будем называть страшную цифру в тридцать, а то и более процентов), то внутри ЕС станут возникать баррикады. Проблема лишних людей станет наиострейшей! ЕС развалится при снижении экспорта на пятнадцать процентов. Будет создана ЕС-2 из стран, где экспорт служит локомотивом экономики. Если эту модель перенесем на весь мир, станет ясно: наступит день, когда международный товарообмен достигнет своих пределов, мы задумаемся о внешнегалактической экспортной политике. Для того чтобы освоить межгалактические связи, нам необходимо найти во Вселенной рынок сбыта. Но он возможен при одном обстоятельстве — если встретится потребительский разум. Да, не разум вообще, а именно потребительский, земной, примитивный, эгоистический, амбициозный. Как раз такой разум встретить во Вселенной невозможно. Она уже давно избавилась от лишних людей. И если там сохранено сознание, то абсолютно чистое, в нем нет и тени вещизма, а значит и представления о рынке. Одно исключает другое! Но если нет торговли, то куда деть лишних людей? Вот дилемма, терзающая Виктора Дыгало. Производя духовный или предметный товар, человек может существовать, но без торговли не может. Торговля — золотой ключик к пониманию всего человеческого. К глобальной человеческой сути! К сожалению, не философские доктрины о развитии духа и разума, не ядерное сдерживание, не силиконовые долины, не нанатехнологии, не кучи миллиардов и тонны золота могут нас спасти, а очень простое: купи-продай. Вот простейшая формула нашего выживания! А мы так оскорбительно высокомерно относимся к торгашам. Между тем они фундамент человеческого бытия! Ведь девиз экономики — это главнейшая заповедь выживания человека: «Дешево купил (произвел), дороже продал!» А производство без торговли — абсурд! Оно несостоятельно в системе земных ценностей. Но кем эти ценности создаются, не секрет! Не какой-то божественной силой, а носителями потребительского сознания. И так далее, и так далее. Оказываешься в колесе одних и тех же проблем, выход из которых — разломать все к чертовой матери и оставить лишь идею рождения непотребительского разума. Вот почему уничтожать прежде всего надо красоту. Этот вечный провокатор потребительского спроса. Она ведет человечество к полному духовному краху. Моя крупнокалиберная артиллерия должна бить сразу по многим целям. Красота — паф! Потребительская ментальность — паф! Биочеловек — паф! Рынок товаров — паф! Финансовые биржи — паф! Мультинациональные корпорации — паф! Фондовые биржи — паф! Паф! Паф! Паф! А может, проще всего себя самого — паф? Где же мне столько негативной энергии собрать, чтобы всех — паф? Но вот я уже подошел к дому Химушкина. Подняться? Или вначале воспользоваться телефоном? Поднимусь, он такой тип, что может и трубку не снять. Я поднялся и позвонил. Послышались шаги, открылась дверь и на пороге предстал Семен Семенович. — «А, молодой архитектор! Что тебя ко мне принесло?» — вяло бросил он. Я поздоровался и смиренно пояснил: «Хотел знать ваше мнение по вопросам, которые меня волнуют. Вы на меня такое сильное впечатление произвели, что я как-то внутренне изменился». — «Чем же ты изменился?» — прищурился он. — «В сознании переворот произошел. По-другому на жизнь взглянул». — «Интересно, интересно! В квартиру я тебя не пущу. Спускайся и жди меня у подъезда. И обещай, что никакого разговора об отношениях с Чудецкой не будет. Иначе не выйду или позже сбегу. Чужие дела меня совсем не интересуют». — «Нет, гарантирую, меня мировоззренческая тема волнует». — «Мировоззренческая? — Семен Семенович хмыкнул. — Спускайся, я скоро выйду».
— Так что же это за мировоззренческая тема? — через несколько минут продолжал Химушкин уже на улице. — Не всегда же пребывать мне в воспоминаниях да в грезах. Можно и с молодежью погулять, с ней не часто приходится общаться. У квартиранток времени на это нет. Не знаю даже, какими мыслями они нынче обеспокоены. А может, и мыслей вовсе нет, а одни лишь чувства. Нынешнее общество сознательно из практической жизни мысли выталкивает, ведь на мыслях заработать нельзя, голышом останешься, а на чувствах, на впечатлениях — рынок огромный. Производи, продавай все что в голову взбредет. Недавно в книжном магазине, в отделе «Философия», продавался мешок смеха. Небольшая вещица, которая при нажатии производит гомерический хохот. Спрашиваю продавца: «Почему торгуете такими странными игрушками?» А она отвечает без смущения: «Книги непользуются спросом. Чтобы отдел не закрыли, торгуем всякой всячиной». И действительно при мне около тридцати человек купили этот мешок смеха. А на книги ни один даже не взглянул. А там не Брежнев или Горбачев на полках выставлен, а вся мировая философская литература, фундамент цивилизации. Но нынешний покупатель не хочет думать, он хочет смеяться. Улыбчивый человек быстрее по карьерной лестнице поднимается, думающий во всем ему уступает. Так что разум сложен в амбар, неотапливаемый, сырой, полный грызунов да червей. Возможно ли его сберечь в таком хранилище? У меня в ушах еще долго стоял этот отвратительный хохот. Сегодня в цене практичность. Синоптики прогнозируют со среды дождь — надо срочно выставить в продажу зонты и калоши, цены поднять, прибыль увеличить. Припрячем соль и спички, распространим слух, что они вотвот подорожают. Обыватель съест эту утку, оборот вырастет, прибыль возрастет, премию получим. Господин Н. идет на выборы. Надо сочинить о нем какую-нибудь пакость или найти компромат, чтобы продать конкуренту. Можно неплохо заработать! Вот такие умишечки нынче востребованы. Слухи ползут, что Академию наук закрывают. Спорят, что эффективнее: создать унитарное предприятие известных российских ученых или унитарное предприятие «Клуб свободных российских ученых»? И посадить новое учреждение на государственный заказ. А для свободного творчества бюджета нет. Захотелось правительству узнать, как из картофельного поля сотворить площадку для приема инопланетян. Дали академикам… Поглядим, что преподнесут наши известные умишечки. А у тебя что? Кого критикуешь? У нас ведь раньше критиковали, теперь это редкое явление. Видимо, сложилась жизнь, гармонизировалась. Все довольны, все счастливы». — «Я вот ополчился на всех и за все! И прежде всего на самого себя!» — «Интересный максималист. А на себя-то за что? В чем себя упрекаешь? Что на безделушки денег нет или оплошал в какой-нибудь любовной истории?» — «Повинен я в недостатке ненависти. Слаб? Никак не протестую, а надо бы. Не просто транспарант развернуть, гимн спеть или вызывающий лозунг выкрикнуть, а что-то другое, веское и кардинальное совершить!» — «Что же тебя больше всего мучает и раздражает? Ты должен чистосердечно открыться. Иначе я ничего не пойму. Но прежде всего скажи, почему ты решил о своих грандиозных планах именно со мной беседовать? Мы друг друга не знаем. Виделись разок мельком. Я человек немолодой, так сказать, доживающий свой век, впечатлительный. Уверен ли ты, что нашел необходимый адрес для исповеди? Не разочарую ли я тебя своим безразличием? Мне по большому счету совершенно все равно, что ты любопытное задумал и по какому случаю. Ведь мне уже давно все по фигу! Живу я в своем улиточном домике и вполне доволен существованием. Никаких революционных планов не вынашиваю. Человек с богатым воображением способен в собственном сознании создать себе комфортный мир и оставаться в нем всю жизнь. Есть лишь один повод вылезти наружу: если ты сам себе не интересен, не способен самоочароваться. У Семена Химушкина таких проблем нет, я вполне доволен миром собственного представления. Может, не станешь нынче торопиться излагать свои агрессивные планы, а попробуешь жить по моим лекалам? Как ты думаешь, почему человек чаще чувствует себя безгранично счастливым во сне, а не наяву? Когда-то меня тоже поглощала ненависть к несправедливости. Но, задумавшись над выполнением своих страшных угроз, я попытался перестроить сознание таким образом, что явь для меня стала грезами. И получилось! В них я очень комфортно пребываю по сей день. И, что особенно замечательно, ничего другого я уже давно не ищу. Я научился переносить все планы в сон, всякий раз становящийся реальностью. Хочу проявить свирепость по какому-нибудь поводу, так никаких проблем не возникает. Подготавливаю все до деталей и лихо совершаю задуманное. Человек должен лишь успокоить себя, и если он нарек грезы реальностью, то умиротворяется в той реальности, в которой пребывает. Буйство, ненависть — это всего-навсего пожар в разуме. А реализация мстительных планов — попытка погасить этот самый огонь. Какая же разница, в каком состоянии его гасить — в грезах или наяву? Главное, добиться, чтобы он не выпирал из тебя, не вырывался наружу! Именно через мир внутри себя я огораживаю собственное сознание от ненависти, обнаруживаю в нем устойчивую гармонию. Да-с, подумай, не торопись. Сегодня выскажешься, а завтра пожалеешь, потому что в голове может многое измениться. Ты вчера пригласил меня на выставку богачей, а я вот подумал, не познакомить ли тебя с бытом московских бомжей. Взгляни на два полярных мира, сосуществующих на одном клочке земли. Бо-гач и Бо-мж. „Бо“ в переводе с французского „прекрасный“. Самое загадочное в этих совершенно разных слоях, что почти никто из живущих в них не хочет поменяться с другими ролями. Даже среди богачей нет-нет да встретится чудак, желающий влачить жизнь нищего. Но среди бомжей такие оригиналы совсем редки. Я знаю местечко, где они собираются. Интересно? Пойдешь? К одному из тех, кто их тоже регулярно навещает, у меня даже дельце небольшое». — «Если вы рекомендуете, то, конечно, пойду», — решительно сказал я. — «Ты при деньгах?» — «Сегодня заработал. Совсем неожиданно». Я подумал, что он станет расспрашивать, как это случилось, сколько, при каких обстоятельствах и так далее. Но Семен Семенович не проявил к случайному заработку ни малейшего интереса. — «Надо купить им пару бутылок водки и несколько батонов. В гости к нищим без подношений не ходят. Особенно имущие, а мы для них богатеи из тяжелого прошлого», — тут он туманно улыбнулся, откинув голову назад. Наступила длительная пауза. Казалось, Химушкин полностью ушел в себя. Мы шли молча и долго. Я успел почувствовать его необщительность или даже склонность к скрытности. Казалось, не только я тяготил его своим присутствием. Он выражал полное безразличие ко всему, как будто ему все мешали. Вначале я сам подумал: а нужна ли мне папка Кошмарова? Неужели я все прочту? Я даже несколько раз задавал себе вопрос: не выбросить ли ее? Но все же оставил. Я первый нарушил тишину: «У меня хватит на больше. Можно купить сигарет, спичек, яблок, супы в банках…» — «Нет, возьмем лишь водку и хлеб. Если я один раз приду с такой обильной провизией, то в следующий визит не смогу уж принести меньше. Это люди легкоранимые и с удивительной памятью. Особенно они запоминают гостинцы. Принесешь меньше чем в прошлый раз, — обязательно начнутся разборки. Надо учитывать чужие нравы, чтобы блюсти свои». — Семен Семенович знаком показал, что тема исчерпана, и мы направились дальше. — «Тут рядом магазин. Надо свернуть налево. Поторапливайся», — не поворачивая голову в мою сторону, бросил он. — «Что он, меня не видит? Я же иду с ним вровень! Если увеличу темп, он останется далеко сзади. Ну, ладно, необходимо привыкать к его особенностям. Я же сам к нему навязался…»
