— Сто…ять! — следом была грамотная подсечка, фигура охнула и рухнула на клумбу, зарываясь лицом и руками в грязный, талый снег. В ту же секунду спину убегавшего придавили коленом, а в затылок больно уперся холодный ствол нагана.
— Петров, что у тебя? — донеслось из разбитого окна.
— Взял… Лежать!
Сразу с двух сторон затопали сапоги. Человеку на клумбе закрутили за спину руки и рывком, за волосы, подняли лицо вверх.
— Здорово, Козырь. Что ж ты… Говорили тебе, не появляйся в городе… — тяжело дыша, сказал кто-то из милиционеров.
— За мной ничего нет, начальник, — разбитым ртом прохрипел человек, пытаясь посмотреть, кто его держит.
— Какая разница. Все, отблатовался! Поедешь подальше отсюда — поднимать народное хозяйство Сибири. Нам меньше проблем. Встать!..
Город окутал невиданный доселе мрак.
* * *
В два часа ночи на втором этаже здания областного ОГПУ горел свет. С фасадной части здания, выходящей на проспект, высокие окна были наглухо закрыты тяжелыми темными шторами. Зато с внутренней стороны дворика весь этаж весело светился пятнами желтого электрического света.
В одном из кабинетов, за заваленным бумагами столом, сидел усталый пожилой мужчина во френче военного образца и просматривал пронумерованные листы документов из объемной папки, с бледно-красными печатями на картонной обложке. Иногда что-то в тексте привлекало его внимание, он морщил лоб, моргал покрасневшими глазами, делал карандашом пометки на полях и откладывал лист в сторону. Гипсовая пепельница на столе была набита сплющенными папиросными окурками, рядом с телефоном стоял забытый стакан с остывшим чаем. Больше всего на свете мужчине хотелось прямо сейчас спрятать опостылевшую папку в сейф, вызвать машину, через десять минут зайти в собственную квартиру, снять тесные сапоги, лечь в постель, нагретую теплом спящей супруги, и проспать трое суток подряд.
Когда желание стало слишком навязчивым, он, борясь с собой, нашел под столешницей кнопку вызова, послушал, как где-то в конце коридора прозвенело, встал и прошел по кабинету, разминая затекшие ноги. Через мгновение по коридору раздался топот, и в кабинет заглянул заспанный дежурный.
— Чайку бы погорячее и покрепче, — мягко попросил мужчина. Он никогда не кричал на подчиненных, от которых хоть немного зависел. Наоборот, в его тоне всегда слышались неуверенные, просящие нотки. Он обладал настоящей властью, и наслаждался ею на более тонком уровне. «Как же все-таки спать хочется», — думал мужчина, наблюдая, как дежурный забирает со стола полную пепельницу и подстаканник с остывшим чаем.
Срочная работа не оставляла надежды на отдых. Где-то за тысячу верст, в полумраке таинственных кабинетов Кремля, без лишних дискуссий было принято решение. Сразу в разных концах Москвы зазвонили телефоны, засуетились курьеры, застучали по клавишам пишущих машинок тысячу раз проверенные машинистки. Решение плавно спустилось в Совнарком и, после консультаций с Лубянкой, размножаясь и обрастая новыми пунктами, начало расходиться по стране, оседая на рабочих столах сотрудников с голубыми петлицами.
Явные и тайные механизмы сложной машины пришли в движение. Закон маятника: кто-то наверху чуть шевельнется, — внизу начинает меняться история.
Днем и ночью, в той же Москве, в типографии Гознака, сотнями ламп сиял яркий электрический свет, непрерывно гудели станки и печатались миллионы красных, остро пахнущих краской паспортов. А в каждом районе, от крупных промышленных центров до засыпанных песком аулов, казачьих станиц и продуваемых всеми ветрами поселков на побережье Тихого океана, разноликие задерганные сотрудники составляли списки тех, кто эти паспорта должен был получить.
Но паспортизация, как и все на свете, имела свою обратную сторону. Государство само выбирало: кто станет его гражданином, а кто окажется лишним. Усталый пожилой мужчина в военном френче как раз изучал списки тех, кто заветные красные книжечки не должен был получить ни в коем случае.
В дверь тихо постучали, но вместо дежурного с горячим чаем в кабинет вошел высокий молодой человек в новой гимнастерке, бриджах и начищенных до блеска фасонных сапогах. Хозяин кабинета непроизвольно поморщился.
— Сан Саныч… — голос молодого человека звучал очень вежливо, но в карих, живых глазах читалось плохо скрытое нахальство.
— Папиросы на столе, — коротко сказал мужчина.
— Ага. Спасибо. А то у нас у всего отдела закончились, — поблагодарил молодой человек и быстро взял из раскрытой коробки сразу несколько штук. Мужчина вздохнул, но промолчал.
— Сан Саныч, а я к вам за советом, — ничуть не смущаясь, продолжил молодой человек, хотя, глядя в его уверенные, нагловатые глаза, любому было понятно, что он нуждается не в совете, а в услуге.
Сан Санычу не нравился представитель нового поколения — молодой сотрудник, не знакомый с законами жизни. Такие, как он, всегда считают, что мир сотворен специально для них, и только для них восходит и заходит солнце. Молодой человек не имел никаких заслуг, но уже почему-то был на особом счету у начальства. И хозяин кабинета это знал.
— Вы сейчас занимаетесь высылкой тех, кто не попал под паспортизацию? И когда этап? — спросил молодой человек. Сан Саныч на секунду задумался: отвечать или нет, и решил отвечать. Он был умным человеком и ссорился только с теми, чья судьба была уже предрешена.
— Этап формируется по ходу движения эшелона. Начинаем отсюда, потом своих людей досаживает Смоленск, Москва и дальше по направлению до Тобольска. Эшелон отходит через два дня. Списки еще не готовы, времени в обрез. Так что сам понимаешь, каждая минута на счету.
Но молодой человек, казалось, не понял намек. Совершенно не стесняясь, он облокотился на край стола, взял верхний лист из картонной папки и быстро пробежал глазами по строчкам.
— Да… ну и публика… Номер двести три, — монах Досифей… Черт знает что. Не имени, не фамилии…
— Из странствующих монахов, — терпеливо объяснил Сан Саныч. — Церковники. Многие целыми семьями отказываются получать паспорта. Не желают иметь ничего общего с советским государством.
— Надо же, — сделал удивленные глаза молодой сотрудник. — Тогда почему их по пятьдесят восьмой не оформляют.
— Вопрос не ко мне, — сдерживая себя, пожал плечами хозяин кабинета. — Нам главное их из города побыстрее убрать. А там пусть ими пятое управление занимается. Но таких процентов десять, остальные — бездомные уголовники… Так что там у тебя за вопрос?
— Понимаете, такая незадача… Мне Петрович, — молодой человек быстро посмотрел на Сан Саныча и поправился, — мне товарищ Копылов поручил срочно оформить административно высланных. Всего сорок пять человек по списку. В основном родственники тех, кто осужден по последним процессам. Они едут расселяться по Иркутской области. Давайте я их вместе с вашими отправлю. Не заказывать же мне для них спецвагон. Да и с документацией возиться…. У вас все равно счет по головам. Сан Саныч, внесите их в свои списки. А сопроводительные мы запечатаем в отдельный конверт и передадим через начальников этапов по команде в Тобольск. Им же все равно через Тобольск ехать. Местные товарищи их там отсортируют и отправят дальше по местам высылки. Сан Саныч, ну что вам стоит… Пет… товарища Копылова я в известность поставлю. Помогите, а?
«Лень документы по форме составлять. Выписывай на каждого…» — думал Сан Саныч, глядя на уверенного молодого человека, в ладной, с иголочки, форме. — «Признайся себе — ты его не любишь не потому, что он беспринципная тварь; мораль и совесть здесь не причем. Ты его не любишь потому, что он — твоя смена. Его наглость, наверное, должна нравится женщинам, особенно чужим, особенно замужним; к нему будет все больше благоволить начальство, но его удачливость не от каких-то особенных личных качеств, а оттого, что просто пришло его время. У него впереди все то, что у тебя уже было…»
В двери снова постучали, и дежурный, молча, поставил на стол стакан с черным чаем и чистую пепельницу.
