– Попутчики не дождутся милосердия, – ответил он. – Лучше сразу идите на завод, станьте таким же, как они. Потому что если большевики – это бич Божий, мы можем только приветствовать его. Я так и сказал Мише: иди на завод, вступай в комсомол, забудь все, чему я тебя учил.
– Правильно, – сказала Ирина, – если потоп, то надо отрастить щупальца. Но, мне кажется, вы несправедливы к большевикам. Среди них есть понимающие люди. Они интересуются тайными знаниями и разбираются в них. Все эти разговоры про рабочих и крестьян – для профанов, на самом деле сейчас взят курс на строительство магической империи от Европы до Индии. Ищите магический смысл во всех начинаниях большевиков! Признайте, что за спинами этих новых гуннов стоят тайные маги.
– И где же, барышня, работают ваши тайные маги? – спросил Константин Николаевич. – В ОГПУ?
– Да, в ОГПУ тоже! – ответила Ирина, и я рассмеялся, чтобы сгладить неловкость.
– Надо признать: старая жизнь кончилась, – сказал Константин Николаевич. – Наши внуки и правнуки не будут жить так, как жили мы и наши отцы. Они не только не будут искать тайного знания, но даже не будут возить жен в Париж и детей в Биарриц, как делали все.
Теперь уже засмеялась Ирина. Не россыпь золотых шаров – скорее, металлический перезвон колокольцев.
Наступило лето. Несколько раз я приглашал Ирину на дачу к друзьям, но ее задерживали в Москве дела.
В призрачном свете луны я вижу Иринину спальню. Она выглядит так, будто не было ни войны, ни разрухи. Какие дела у нее в Москве? Чем вообще занимается Ирина? Но этот вопрос – только попытка избежать другого: что я делаю здесь? Почему не ухожу? Почему не ушел немедленно после всего, что случилось?
Невольно я вспоминаю ту, другую спальню. Мне было семнадцать, страшно подумать – полжизни назад! Солнечные лучи били сквозь щели в занавесях. Женщина, которую я боготворил, скинула пеньюар и сказала: Дурачок, что ты стоишь? Иди сюда.
Так я увидел то, что скрывает одежда. Складки жира на бедрах. Огромные колыхающиеся груди. Живот, нависающий над местом, куда я боялся опустить взгляд.
Женщина, которую я боготворил, была совсем другой. Она не казалась такой огромной, она избегала лишних прикосновений – неземная, вечно окруженная цветочным ароматом духов.
Теперь она рядом, ее груди нависают надо мной, рука расстегивает мои брюки, а в нос мне ударяет терпкий, тошнотворный запах.
Первый раз, что ли? – говорит она. Ну ничего, сейчас поправим, – и дергает меня за орган, к которому я старался лишний раз не прикасаться. Мне кажется, она хочет его оторвать, – я кричу, вырываюсь, убегаю, чтобы никогда не возвращаться в тот дом, не видеть ее…
Через несколько лет я пойму, что был несправедлив. Каждая женщина двойственна: Вечная Женственность не может до конца победить инстинкт пола, не может победить плоть. Владимир Соловьев называл это «женской природой самой по себе» – и надеялся обрести гармонию в триедином царстве андрогинности, духовной телесности и богочеловечности.
Пятнадцать лет назад я прочитал «Смысл любви», и душа моя ненадолго успокоилась в коконе плоти. Мне казалось, теперь я знаю путь.
Годы развеяли мои мечты. Духовная телесность оказалась сухой водой, холодным огнем – оксюмороном, фантомом, обманкой. На немецком фронте, на улицах Москвы, в квартирах друзей – нигде телесность не сочленялась с духовностью. Она всегда означала страдание, разврат и жестокость.
Я поклялся: ни одной женщине я не позволю заманить меня в ту же ловушку.
…Ирина спит, укрытая одеялом по самый подбородок. Я не вижу ее тела – и слава богу!
Что обмануло меня, поманило, заставило забыть свою клятву?
Небесная синева в просвете ресниц?
Чуть приоткрытые губы?
Тонкие хрупкие пальцы? Те самые, что железным обручем сжимают мое запястье?
Две недели назад я забыл свою клятву. Ирина привиделась мне Невестой и Женой. Я решил, что уровень ее духовного развития достаточно высок, чтобы создать надежный заслон омерзительным проявлениям женской природы.
Две недели я молился, надеясь, что София подаст мне знак, и вот вчера в июньском сумраке Пушкинского бульвара сказал Ирине, что люблю ее.
Слова слетали с моих губ – и мне хотелось самому стать словом, стать воздухом, окутать Ирину, позволить ей вдохнуть меня, заполнить ее легкие, а потом вместе со вздохом покинуть ее тело, слившись с бесплотными эманациями ее души, трепеща на ее темных губах.
Я сказал, что люблю ее, – и этими словами отдал себя Ирине. Она взяла меня, как лакированную сумочку, сунула под мышку и положила на заднее сиденье своего «рено».
Я еще помню, что было дальше, но, надеюсь, милосердие Иисуса пошлет мне забвение.
Это было ужасно, противно, мерзко. И – самое страшное – я не остановил Ирину, нет, я стал таким же, как она. Теперь я знаю: мужская природа сама по себе ничуть не лучше женской, она тоже – воплощение природы животной.
Половое соитие омерзительно хотя бы потому, что в момент наивысшего экстаза мужчина исторгает семя – белесую, дурно пахнущую слизь. А затем приходят апатия и стыд.
И вот я сижу в полутемной спальне и внезапно прозреваю. Иринина рука на моем запястье – это оковы плоти, стреножившие мой дух. Нет ничего проще, чем освободиться, – мне всего лишь не хватает решимости. И я сижу во тьме – неподвижно, безвольно.
Только понимание приносит освобождение. Нет, я не вырываю кисть – но великий покой нисходит на меня. Возможно, такова глубокая медитация йогов. На мгновение мир перестает существовать: нет ни спальни, ни Ирины, ни моего тела.
Я узнаю́ ответы на все свои вопросы. Я понимаю: Ирина и ее буддийские друзья сотрудничают со спецотделом ОГПУ, отвечающим за секретные разработки в области гипноза, нейроэнергетики и магии. Со дня на день они ждут возвращения в Москву экспедиции Рериха, посланной в Тибет на поиски Шамбалы.
Они еще не знают, что экспедиция закончилась неудачей: Шамбала так и не найдена.
И не будет найдена. Во всяком случае – чекистами, которые ищут ее сейчас.
В полутемной спальне, прикованный к Ирининому телу цепкой хваткой тонких пальцев, я прозреваю будущее.
Вижу: через пять лет Иринин начальник подпишет приказ об аресте ее друзей, московских тамплиеров, учеников Карелина.
Вижу: спустя еще несколько лет его самого ведут на расстрел. К этому моменту от всего многообразия эзотерической, мистической Москвы не осталось ничего.
Вижу Ирину в новых платьях, новых мехах, на кожаных сиденьях автомобилей, в богатых интерьерах государственных дач.
Вижу ее мужа, вижу их мерзкую, грязную возню в постели. Вижу распахнутое Иринино лоно, сморщенное красное тельце, покрытое слизью. Слышу первый крик ее сына.
Вижу Ирининого мужа на трибуне – депутат, писатель, ученый?
Вижу увядание Ирининой плоти, морщины, складки жира. Знаю: к старости она почти оглохнет, но до самой смерти будет смотреть сквозь ресницы глазами цвета небесной лазури.
Я вижу только плоть, я не знаю, что чувствует Ирина, о чем думает.
Любит ли мужа? Счастлива ли? Что ей снится? Помнит ли меня?
Ответа на эти вопросы я так и не узнáю. Что же касается плоти, я всегда говорил: плоть не имеет значения.
Миг – и я возвращаюсь в спальню. Может, я просто уснул? Впрочем, какая разница: этот сон так похож на явь.
Вдруг я понимаю: я знаю Иринино будущее, будущее наших друзей и врагов. Не знаю только, что будет со мной. Почему-то я вспоминаю: хочешь плавать в океане – отрасти себе щупальца.
Да, я видел этот океан – на десятилетия вперед. Ему нет конца и края – а я не хочу превращаться в рыбу, в осьминога, в уэллсовского марсианина, пьющего людскую кровь. Не хочу никуда плыть.
Я знаю, что делать… Мягко, но решительно освобождаюсь от браслета чужих пальцев. Никакого сопротивления.
Избавиться от Ирининых оков оказалось совсем легко. Думаю, оковы плоти немногим прочней.
В соседней комнате подхожу к письменному столу. Если мой сон – правда, я знаю, какой ящик открыть…
Металл холодит ладонь.
Да, не лежать моему телу в освященной земле.
Ну и пусть. Я же говорю: плоть не имеет значения.
Я-то знаю – я не совершил греха. Когда бабочка вылетает из куколки – разве это самоубийство?
Тело вообще не нужно. Избавиться от него – что выбросить одежду, из которой вырос.
Сейчас я нажму на спуск – и душа моя полетит навстречу Вечной Жизни, поднимется на еще одну ступень Золотой Лестницы.
…И я слышу гром, вижу яркую вспышку, а потом вокруг разгорается лазоревый немеркнущий свет, и прекрасная Дева предстает предо мною в золотой лазури, в небесном блистании пурпура, и глядит на меня синими огненными очами, так хорошо знакомыми мне.
И я вопрошаю:
– Ты ли это? Душа миров, светлое тело вечности, сладость сверхсущего Бога, образ неземной красоты, ты ли это, скажи?
Она отвечает, и голос Ее так знаком:
