По коридору засеменили шажки. Дверь распахнулась, и в кабинет влетела маленькая Юсра. Она прижимала к груди куклу с темными глазами, густыми ресницами и черными локонами. На кукле было надето традиционное черное до пят одеяние и платок.
– А, рахат-лукум! – приветствовал ее Абдалла и, на мгновение забыв о надвигающейся беде, улыбнулся.
– Папа, смотри, смотри, что мне привезли! – заверещала она, вся светясь от восторга. – Вот видишь, это Фулла! Смотри, какая красивая! Папа, а прочти, что здесь написано! – И она протянула отцу скомканную аннотацию.
Абдалла расправил бумажку и начал читать назидательным голосом:
– «Фулла честная и заботливая девушка, она почитает отца и мать. Как и подобает мусульманке, она носит платье, которое скрывает все, кроме явного. Она никогда не выставит напоказ руку или ногу».
– Папа, – вновь затараторила девочка, – а вот у Саеды есть Барби! А правда, моя Фулла лучше?!
– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул Абдалла. – Ведь мы арабы, значит, и игрушки у нас должны быть арабские! Мы – мусульмане, значит, и игрушки у нас должны быть мусульманские! А зачем нам их глупая Барби?
– Да, – с жаром подхватила дочка, – а еще у Фуллы есть розовый коврик для молитвы и два никаба{Вуаль, закрывающая лицо.} – синий и зеленый!
– Вот видишь! – сказал удовлетворенный отец, которому эта Фулла сирийского производства обошлась в хорошую копеечку. Но тут на чело счастливой обладательницы идеологически выдержанной игрушки набежало облачко.
– Пап, а у Саеды еще есть Кен, дружок Барби! А почему у Фуллы нет дружка?
– Потому, что у мусульманской девушки не может быть дружка. Вот выйдет замуж, тогда... Но ты знаешь, скоро должны завезти Фуллу-доктора и Фуллу-учителя. Я тогда обязательно велю купить их для тебя.
– Правда? – восхитилась крошка. – Ой, папа, как здорово!
И, покрыв отцовское лицо поцелуями, она бросилась оповещать домочадцев о грядущем радостном событии. Абдалла задумчиво посмотрел ей вслед и, взяв со стола золоченый колокольчик, позвонил. В кабинет вошел, вернее, не вошел, а впорхнул, Закария – маленький, быстрый, предупредительный, живая противоположность бесстрастному размеренному Камалю. Он всегда был готов броситься выполнять любое поручение Хозяина... и все-таки Абдалла тосковал по Камалю, один вид которого внушал покой и уверенность, что все будет хорошо. Ах, как не хватало ему сейчас этой уверенности, как не хватало ему Камаля. Но Камаль – увы! – недосягаем. Он сидит на далекой военной базе вместе с Юсуфом Масри. А по соседству сидит посланный туда Йорамом ШАБАКник, который должен был обоих, а с ними и молодого еврея, неизвестно как завладевшего диском с посланием Ибрагима и неизвестно, какой информации набравшегося, общаясь с Камалем и Юсуфом, переправить сюда, в Газу, а если возникнут сложности, расстрелять на месте.
Абдалла достал из ящика стола коробочку с ароматическим порошком и зажег ее. Веточки дыма потянулись к потолку.
– Закария, – сказал Абдалла превратившемуся в слух слуге. – Позвони одному из моих адвокатов, скажем, Салиму Шарифу или лучше Ахмаду Цфади, а еще лучше – обоим, и вместе с ними сделайте следующее – все мое имущество, а также все мои банковские счета переведите на моих сыновей и... и на Юсру. Юсрочку не забудьте. Его голос дрогнул.
– Но хозяин... – начал Закария.
– Я проштрафился с точки зрения ХАМАСа, – тихо сказал Абдалла, обводя взглядом нетрадиционно белые для арабского дома стены. – Неважно, каким образом. Важно, что они не сегодня-завтра придут к власти. И тогда меня ждет суд и казнь.
Валид при этих словах вздрогнул, возможно, прикидывая в уме, что его самого ждет.
– Так давай подготовимся, – продолжал Абдалла, – чтобы им нечего было конфисковывать.
Все-таки Абдалла Таамри, бывший Сулейман Бадир, был ужасный перестраховщик. Никто и не собирался его арестовывать и тем более – судить. И нечего было бояться прихода к власти ХАМАСа. ХАМАС победил на выборах лишь двадцать шестого января, а уже двадцать третьего января Абдалла был прошит автоматными очередями в десяти метрах от собственного дома, когда выходил из своего синего «Понтиака». Рядом с ним рухнул его верный телохранитель, медведеподобный Абдель.
* * *
– Коби, где Мандель?
– Какой Мандель? – невинным голосом спросил Коби.
– ШАБАКник, который приехал за террористами.
– А ты, папуленька, откуда про него знаешь? – сделал большие глаза Коби.
– Не валяй дурака! Где он?
– Арестован, папочка! – горько посетовал Коби.
– Арестован?! Да кто же посмел арестовать офицера ШАБАКа?!!
– Я! – со слезой в голосе воскликнул Коби.
Наступила тишина. Потом отец сочувственно спросил:
– Ты сошел с ума, да?
– Нет, папулечка! – радостно отреагировал сын. – Излечился от сумасшествия!
Отец вновь замолчал. Разговор для него был подобен легкой прогулке по минному полю. Он не знал, что известно, а что не известно Коби. Он не знал, что Коби известно все.
– Что с поселенцами? – наконец прохрипел он.
– Кто, поселенцы?! Да они здесь, рядышком, в Канфей-Шомроне!
– Гуманность демонстрируешь? – процедил отец, и Коби прямо-таки воочию увидел, как родитель презрительно прищуривает глаза. – К черту гуманность! Немедленно прикажи солдатам депортировать их! Вели им очистить территорию.
Коби был внешне похож на отца – те же густые брови, тот же разрез глаз. И прищурился он точно с тем же презрением, что и отец полминуты назад в десятках километров от него.
– Очистить, говоришь? Для кого очистить – для тебя? Для вашего с Таамри казино?
– Какое казино?! Что ты мелешь?
– Папа, когда я тебе поведал, что ко мне на базу идет Ахмед Хури, ты об этом сообщил Таамри, а тот – находившемуся как раз неподалеку Камалю Хатибу, и Камаль подстерег Ахмеда и убил. Так было дело?
Секундное замешательство перед извержением отцовских «Нет!», «Да как ты можешь!» и пр. показало, что дело было именно так.
Немало допросов в своей жизни провел Коби, но никак не ожидал, что придется допрашивать собственного отца.
– Последний вопрос, папа! Уже две недели весь мир стоит на ушах – израильтяне расстреляли семью Халила Сидки, перебили детей, включая грудного младенца. Повсюду идут массовые демонстрации, во многих странах начался бойкот израильских товаров. Папа, ты знал, что это сотворили не наши, а агент твоего друга Абдаллы Таамри?
– Абдалла сам возмущен этим зверством... – жалобно начал отец.
– Значит, знал, – подытожил Коби. – Знал и молча смотрел, как твою страну, твой народ втаптывают в грязь. За шкуру свою трясся! Прощай, папа.
И он отсоединился. Папа в тишине еще с минуту-другую женским голосом взывал к нему, называя милым и призывая ответить, и замолк.
Из всего этого разговора солдаты и поселенцы поняли лишь то, что папа у капитана, кто бы он ни был, сволочь, и что найдены настоящие убийцы Халила Сидки и его детей, кровь которых последние две недели поминало евреям все негодующее человечество.
Одной только Вике было не до разоблачения очередного кровавого навета и не до Кобиных семейных проблем. У нее были свои семейные проблемы.
– Нет, мама, – твердила она в трубку. – Не могу я сейчас приехать. Что? Мы не просто помирились... Мы счастливы? Спасибо. Что? Сегодня должны уезжать? Так вы не поедете. А вот так – не поедете, и все. Раз ты вышла замуж за еврея, значит, связала себя с еврейским народом. Что значит «ну и что?» Ну и то. Хватит туда-сюда мотаться! Уже две тысячи лет как мотаемся!
Тут на сцене появились новые действующие лица. Из ворвавшегося на поляну белого пикапа, на котором было написано «TV 2nd channel» вывалились два парня: один белокурый, хотя и с абсолютно еврейским профилем и светлой, почти не различимой на бледной коже бородкой, облегающей худое лицо с серыми глазами, другой бритый, в черных очках и расстегнутой куртке, из-под которой виднелась белая майка с желтой пятиконечной звездой на красном флаге и надписью «Good morning, Vietnam». А с ними четверо подручных в каких-то синих форменных комбинезонах, все друг на друга похожие, смуглые, черноволосые, с крупными чертами лица.
«Арабы», – подумал Эван. Однако эта гипотеза так и осталась непроверенной. Белокурый направился к раву Фельдману, а бритый – к Коби. Он подошел к нему, показал удостоверение и спросил:
– Вы капитан Кацир? Коби кивнул.
– Сейчас ребята все установят, и вы позволите мне взять у вас интервью?
Коби вдруг стало очень грустно. Он понял, что прежняя жизнь, когда он просто жил, просто командовал солдатами, просто приезжал домой на шабат – все это уходит навсегда. Какой-то жуткий водоворот засасывал его, чтобы, закружив, вынести туда, где бурлит большая политика, где отец становится врагом номер один, а врагом номер два – штабное начальство. И жутко прыгать в этот омут. А надо...
– Рота, стройся! – крикнул Коби, глядя мимо телевизионщика.
Солдаты, переглядываясь с недоумением (интересно, что их командир решил?) и некоторым облегчением (слава Б-гу, хоть что-то решил!) начали выстраиваться по периметру поляны. Поселенцы сбились в кучу в середине. Шапкозакидательское настроение, которое только что царило среди них, потихоньку улетучилось – они оказались со всех сторон окружены солдатами, в самой невыгодной позиции из всех возможных. Дали усыпить свою бдительность, поверили излияниям благодарности и объятиям. Многие бросали косые взгляды на невозмутимо стоящего напротив Коби рава Фельдмана – дескать, оплошал, вовремя не скомандовал разбрестись по Канфей-Шомрону – солдатам пришлось бы сейчас попотеть! А то понадеялся на еврейскую душу и устроил тут братание! И вот, пожалуйста – если этот обаятельный офицер сейчас велит загнать их в автобусы, которые заранее приготовлены, и отвезти в Иерусалим или еще куда-нибудь, они ничего не смогут сделать.
