С Андреем она хотела жить вместе. Глупое, нелепое, бессмысленное желание, от которого Аня, конечно же, могла легко избавиться. Можно, допустим, съездить в гости к маме, рассказать, как прошел отпуск, послушать, что она наговорит про Андрея, и вернуться домой, излечившись от всяких глупых желаний. Можно просто не подходить к телефону, не звонить – и быстро завести себе новый роман. Много есть проверенных способов, и Аня воспользовалась бы любым или всеми вместе, если бы не Андрей.
В последний вечер они уложили Гошу спать, и выяснилось, что Андрей нанял няню-бебиситтера, чтобы на прощанье погулять вдвоем с Аней.
На самом краю деревни Андрей нашел ресторанчик. Усатый турок налил им кофе, принес ракии, Андрей зачем-то заказал лобстера – здесь самые дешевые лобстеры в мире! – а как его есть, дешевого лобстера? И вот, пока Аня воевала с мертвым подводным жителем, Андрей перегнулся через стол и сказал:
– Слушай, давай жить вместе, а? Нам же хорошо втроем. Поженимся, Гошу я усыновлю, заживем нормальной семьей. Как тебе эта идея?
В самом деле – как мне эта идея?
Эта идея мне нравится.
Эта идея меня пугает.
И вот я стою посреди магазина, посреди рабочего дня – и только об этом и думаю.
Подходит девушка, молоденькая, светленькая, в дешевых джинсах. Меряет босоножки, два раза переспрашивает цену, рассматривает свои ноги в зеркале. Аккуратненький педикюр, маленькие пальчики. Тоже, наверное, собирается в Турцию.
В Турции, конечно, было прекрасно. И Андрей был прекрасен. Но если вместе хорошо на пляже, это не значит, что будет хорошо в одной квартире, ведь так? И вообще: раньше Ане нравились совсем другие мужчины. Решительные. Энергичные. Может, даже злые. Любовники у Ани бывали разные, но сама она считала, что нравятся именно такие.
Наверное, таким был ее дед, мамин отец, сгинувший еще до Аниного рождения, – рисковый зэк, вышел по амнистии, снял в тире молодую снайпершу, трахнул на чердаке, растворился в ночи.
А может, дед и ни при чем, а виной всему – первая любовь, парень на год старше. Носил панковский гребень, свастику и значок анархии. Они любили друг друга выпускным летом, когда он вылетел с первого курса, а Аня так и не решила, хочет ли куда-нибудь поступать.
Его звали Георгий – и сейчас, впервые за много лет вспомнив о нем, Аня поняла: надо же, назвала сына в честь первой любви.
Он в самом деле был клевый, только слишком быстро подсел на героин, и Аня сразу с ним порвала. Даже маминых советов не понадобилось.
Сейчас подумала с испугом: куда смотрела, когда имя выбирала? Чем думала, а?
Что думает об Андрее мама, Аня в общих чертах представляет.
Что думает об Андрее Гоша, Аня знает хорошо. С тех пор как вернулись из Турции, он уже пять раз спросил, придет ли дядя Андрей в гости. Хорошо еще, не спрашивает, будет ли дядя Андрей с нами жить, – тогда совсем женский роман получился бы.
Молоденькая светленькая вздыхает, берет босоножки подешевле, примеряет, ставит на место, опять берет дорогие, те, первые. Вот бедная, думает Аня, и хочется, и колется. Мне вот тоже те, первые, не по карману. Хотя красивые, ничего не скажешь.
Вика выслушала Аню внимательно.
– Так что тебе мама говорит – «никому не верь», да?
– Ну, не совсем так. Скорее – не доверяй мужикам, ничего не бери, ничего не проси, а главное – не влюбляйся. Так она меня учила. И спасибо ей, а то сколько девок замуж повыскакивали, мужья пьют или гуляют направо и налево, или бросили одних, с детьми, без профессии, без опыта? А у меня, сама видишь, все хорошо.
– Нет, – говорит Вика, – не вижу.
Чего я, в самом деле, боюсь? – думает Аня. Ну поживем вместе. Не понравится – разойдемся. У меня-то есть профессия, и опыт, и ребенок – кстати, не от него, хотя бы через суд отбирать не будут. Чего я боюсь? Вот и Вика сказала: никого не бойся. Смешно: мама говорит никому не верь, Вика – никого не бойся. Не верь, не бойся, не проси. Не то группа «Тату», не то лагерная пословица. Дед наверняка знал.
Светленькая берет босоножки, опять вздыхает, идет к кассе. Аня трогает девушку за локоть:
– Не покупайте сейчас, – тихо говорит она, – заходите на той неделе, будет распродажа. Еще три пары осталось, а их не слишком берут. Скинут двадцать процентов, я знаю.
Светленькая смотрит в изумлении.
– На той неделе? – повторяет она. – А я как раз в отпуск еду, мне на той неделе поздно. Но все равно – спасибо. – Улыбнувшись, идет к кассе, Аня глядит девушке вслед и хочет пожелать – пусть мужчина, которого она любит, перед возвращением в Москву предложит: Давай жить вместе. Нам же хорошо, правда?
И пусть она не будет мучительно раздумывать, что ему ответить.
Аня убирает коробку с босоножками в пакет и вдруг понимает: как же мне повезло! В моей семье за три поколения я первая, кому сделали настоящее предложение. Не потому, что забеременела, не потому, что подвернулась под руку. Потому, что он любит меня.
90. 2003 год. Сорок два года назад
Джамиля Мусаевна как раз ставила кашу на плиту, когда зазвенел телефон. Первую минуту она не понимала, Таня это или Гуля, – не то чтобы у девочек похожие голоса, просто в последнее время стала плохо слышать: не разберешь, что говорят – как спала? как дела?
– Хорошо, – раздраженно отвечает Тахтагонова-старшая.
Она так и не поняла, о чем спрашивает дочь. Спала она плохо, всю ночь мучила изжога, и сейчас во рту горький желчный привкус. Честнее было бы ответить плохо, но придется объяснять, в чем дело, а она хочет поскорее закончить разговор и позавтракать.
Девочки никак не могут привыкнуть, что она с каждым годом встает все позже. Одиннадцать утра – а все еще голодная, в ночной рубашке, невыспавшаяся.
– Риммочка бросила институт, – громко говорит дочка. Ага, значит, это Гуля, думает Джамиля Мусаевна и спрашивает:
– Почему?
Два курса отучилась, дочки всегда говорили – первые курсы самые сложные. Самой-то поучиться не пришлось – не до того было. Сначала война, а потом работать пошла, сперва на завод, затем на стройку. Всюду она встречала молоденьких девочек-инженеров, вчерашних студенток. В производстве они разбирались плохо, но Джамиля все равно им завидовала: повезло, у них было пять лет счастливой студенческой жизни, такой, как в кино показывают. Потому и дочек изо всех сил тянула в институт, и не зря: ни Гуля, ни Таня не работали на стройке или на заводе – одна в министерстве, другая в поликлинике. Эх, если бы не Ельцин десять лет назад – до сих пор могла бы гордиться.
Перед кем, впрочем, гордиться? Верка уже пять лет как умерла, а Люся второй месяц в больнице, говорят, никого не узнаёт, даже детей.
Гуля что-то сказала, Джамиле Мусаевне кажется – про веник. Что за дурацкий жаргон, в самом деле. Спрашивает: Какой веник?
– Говорит, нету денег! – кричит Гуля. – Мам, ты что, совсем глухая? Сходи тогда к врачу, сколько раз я тебя просила.
– Ничего я не глухая, – обижается Джамиля, – говорить надо четче. У тебя всегда с дикцией были проблемы.
– У меня проблем не было, – отвечает дочка, – проблемы были у Гули.
Ой, так это, что ли, Таня? А почему не Гуля про Риммочку рассказывает? С ней случилось что-то?
– А что с Гулей?
– Переживает, конечно, – отвечает Таня, – не хочет тебя волновать. Ты ей не говори, что я звонила.
А зачем позвонила-то? – хочет спросить Джамиля Мусаевна, но говорит только:
– Не буду.
– Я хотела попросить тебя с Риммочкой поговорить. Она тебя всегда слушалась. Может, передумает, пока не поздно?
– Хорошо, – отвечает Джамиля, – она ко мне обещала заехать на неделе, я тогда и поговорю.
Правда, Риммочка обещает заехать на неделе уже второй месяц, но Джамиле вообще не хочется говорить с внучкой про институт, тем более по телефону. А Тане пока не пообещаешь – не отстанет. Настырная, вся в отца.
Джамиля Мусаевна давно не спорит с дочерьми – на все соглашается: сходить к врачу, как-нибудь съездить летом за город, поговорить с внучкой… все равно потом они забывают, чтó она им наобещала.
С самого детства такие – в одно ухо вошло, в другое вышло. Да и сама Джамиля по молодости была не лучше.
Пока говорила с Таней, каша подгорела. Соскребла на тарелку верхний слой, кинула кастрюлю в раковину. Подумала: ну вот, теперь, изжога совсем замучает, – и начала есть.
Джамиля всегда завидовала девочкам-инженерам. Еще бы – в двадцать с небольшим они знали и умели так много, а Джамиля в их годы умела только убивать. Чтобы не давать волю зависти, она старалась всячески опекать девочек. Показывала, как в обеденный перерыв можно сэкономить десять минут и выскочить в город. Рассказывала, чтó в технике безопасности – перестраховка, а без чего никак нельзя. Короче, вводила в курс дела. Первые два месяца девочки души в ней не чаяли, а потом, освоившись, едва кивали при встрече. Ну конечно: они – инженеры, она – простая работница, какая уж тут дружба. К тому же Джамиля была старше раза в два, и, хотя выглядела лет на тридцать, той весной исполнилось ей тридцать семь лет.
