Да, сорок два года назад казалось, что это очень много. А вышло – даже не середина жизни, страшно подумать.
Той весной дядя Марат раздобыл туфли на шпильках, как говорили – писк моды. В них Джамиля казалась себе моложе лет на семь – наверное, потому, что сразу становилась на десять сантиметров выше.
Эх, были бы такие туфли на пятнадцать лет раньше, когда она переживала из-за своего роста! Может, вышла бы замуж, а не воспитывала Таньку в одиночку. Спасибо, хоть на заводе помогают – отправили девочку летом на юг и поставили в очередь на квартиру в Новых Черемушках. Обещают дать к концу года. Вот будет счастье!
Джамиля Мусаевна ставит в раковину тарелку, думает: Потом помою, сначала выпью чаю. Наливает из чайника: Вот ворона, плиту-то не включила, вода холодная. Долго чиркает электрической зажигалкой, с пятого раза вспыхивает голубой венчик пламени. Джамиля Мусаевна идет в комнату, включает телевизор и садится в кресло.
В том апреле на завод впервые прислали студентов на преддипломную практику. Заниматься ими всем было неохота, и кто-то предложил, чтобы Джамиля занималась практикой в качестве общественной нагрузки. Она отказывалась, мол, какая практика, я – мать-одиночка, с завода сразу девочку из сада забираю! – но Джамиле напомнили про Новые Черемушки. Пришлось взять студентов на себя, потом даже довольна была.
Девочки попались внимательные, вежливые, веселые. С Галей Окуневой сразу нашли общий язык – может, потому, что Гале было уже двадцать пять: когда-то она два года подряд поступала в архитектурный, на третий плюнула и по совету отца пошла учиться на инженера. По большому секрету Галя созналась Джамиле: мол, подозревает, папа позвонил ректору института, чтобы ей поставили хорошие оценки на вступительных экзаменах. Галин папа был секретный физик, а это, считала Галя, могло открыть перед ней все двери. Если бы он захотел, я бы и в архитектурный поступила. Помог ей папа или нет, но к концу пятого курса Галя уверенно шла на красный диплом – и тут уж папиной помощи ей точно не понадобилось.
Джамиля своего отца почти не знала, он умер еще в начале тридцатых, всю свою московскую жизнь проработав дворником. Джамиля страшно завидовала Гале – и опекала девушку больше, чем остальных практиканток. Может, потому Галя и позвала Джамилю в гости: во вторник вечером у нее собирались ребята.
– Почему во вторник? – спросила Джамиля. – У тебя день рождения?
– Нет, просто квартира пустая: папа в командировку собрался.
Разумеется, Галя с отцом жили в отдельной квартире. Специальный дом для секретных физиков, объясняла Галя. Записала на бумажке адрес – Джамиля еще запомнила, что номер квартиры совпал с годом ее рождения.
Ну ничего, подумала Джамиля, перееду в Новые Черемушки – будет и у меня своя квартира. Надо только на завтра Таню куда-нибудь пристроить. Непонятно, правда, куда, но очень уж хочется раз в жизни почувствовать себя немножко студенткой. Шпильки надену, платье новое, прошлым летом купленное, не все же в заводской клуб ходить. А там посижу тихонько в уголке, посмотрю – и все.
Джамиля Мусаевна снова пошла на кухню. Так и есть – свисток валяется на полу, чайник окутан паром. Опять ничего не услышала, что ж такое! Ну ладно, на донышке осталось, как раз на одну чашку. Бросила в кипяток пакетик желтого «Липтона».
С Таней вызвалась помочь Люся: в среду шла во вторую смену, согласилась даже утром отвести девочку в детский сад, если Джамиля привезет Таню вечером. Ну, у Гали все собирались к восьми, Джамиля сто раз успеет к Люське и обратно.
К Гале она, конечно, опоздала – Люся сначала придирчиво рассматривала новые туфли, а потом пятнадцать минут рассказывала о неприятностях на работе. Когда Джамиля добралась до Гали, было почти девять – громко играла музыка, из гостиной доносились возбужденные голоса.
Сорок два года прошло, думает Джамиля Мусаевна, а помню как сейчас: трехкомнатная квартира, паркетные полы, кресла в чехлах, сверкающие люстры, во весь коридор – книжные шкафы. В большой комнате – круглый стол, тарелки с салатами, красное вино, хрустальные бокалы, серебряные вилки и ножи.
Такую роскошь Джамиля видела только весной сорок пятого года. На минуту показалось – сейчас распахнутся двери, ворвутся прокопченные и злые солдаты, начнут шарить по ящикам, потрошить шкафы.
У нее из трофеев были только маленькие часики, прощальный подарок майора Воронина: война окончилась, он возвращался к семье. Ты меня предал, сказала тогда Джамиля тихим от ярости голосом. Тогда-то Воронин и вынул часики, сказал: От сердца отрываю. Хотела бросить ему в лицо, но сохранила. На все эти годы. Теперь за день они отставали на час с четвертью, а застежка браслета поломалась.
Вот умру я, думает Джамиля Мусаевна, достанутся мои часики девочкам. Выкинут или сдадут куда-нибудь – это же для меня память любви, а для них – поломанная безделушка. Память любви – хорошее было бы название сериала. Сто пятьдесят серий, из бразильской жизни. Скажем, Воронин встречает Таньку, начинает за ней ухаживать, а потом видит часы, узнает и понимает – это его дочь. Правда, Таня не его дочь, но в сериале была бы его.
Джамиля Мусаевна улыбается: она до сих пор представляет Воронина тридцатилетним. Тогда казалось – почти старый, сейчас думаю – совсем молодой. В этом году ему будет – постой-ка – восемьдесят пять. Наверное, умер уже. А если нет, стал совсем старый, глухой, как я, или слепой, или вообще не узнаёт никого, как Люська. И жена при нем – такая же старуха.
Интересно, он меня помнит? Ведь он тоже должен помнить меня молодой, двадцать один год, осиная талия, волосы – вороново крыло, грудки маленькие, аккуратные… Только он меня такой и помнит, да и его молодым – только я. Жили бы мы вместе, виделись бы каждый день – давно бы позабыли, только по фотографиям вспоминали бы, как оно было.
Выходит, хорошо стариться врозь: воспоминания целее.
Надо эти часы подарить Риммочке или Эличке, рассказать девочкам про Воронина. А то так и будут думать, что бабушка жизнь прожила холостячкой, никого не любила, дочек нагуляла.
Чего же было не нагулять, если все равно любовь где-то там осталась, на фронте, где кровь и смерть.
Джамиля Мусаевна идет в туалет, кряхтя садится. Зачем я все это вспомнила? Только расстраиваюсь зря. Вот подумала: виделись бы каждый день, – и сразу сердце прихватило. Глупость какая.
Когда все уже случилось, какая разница, что именно случилось? Не все ли равно, что было, чего не было?
Ладно, что там о грустном. Вспомни лучше тот вечер у Гали Окуневой.
На носу у Шурика смешные очки, весь он всклокоченный и нелепый. Галин младший брат, учится на физика в университете, будет, значит, как отец – секретный, в отдельной богатой квартире. Сейчас ни за что не скажешь: пятерней чешет волосы, поправляет очки, говорит нервно и громко: Будущее не за физикой – за кибернетикой!
Джамиля понимает: Шурик самый младший, хочет обратить на себя внимание. Но уже отодвигают стол, начинаются танцы. Да-да, те самые танцы стиляг, которые ругают в газетах. Джамиля привыкла совсем к другим танцам и потому остается на диване единственной слушательницей Шурика.
– Что такое кибернетика? – спрашивает она.
Шурик начинает рассказывать, сначала неохотно, глазами следя за высокой светловолосой студенткой (Ниной? Наташей?), но потом увлекается. Через несколько минут Джамиля понимает, что окончательно запуталась.
– Кибернетика – это наука про разумные машины, – говорит она, – это я поняла. А при чем тут информация? Это же что-то вроде новостей.
Шурик вздыхает:
– Чувиха, ты не понимаешь! Все на свете – информация! Я говорю что-то, мои слова – это информация. Ты что-то видишь или слышишь – и твой мозг получает информацию. Даже танцы – информационная система. От рентгеновской пленки информация передается на иглу патефона, потом преобразуется в звуковые волны, потом – в ухе – в электромагнитные импульсы, доходит до мозга и там анализируется. Одновременно в мозг поступает информация о движениях других людей, и в результате анализа мозг выбирает, какие команды послать рукам, ногам и… – Шурик запинается, – всем остальным частям тела. Поняла?
Джамиля кивает, хотя поняла только, что последняя фраза относилась к Нине (Наташе?), которая, чуть присев, вращает бедрами.
– Особенно понятно про остальные части тела, – говорит она и показывает на девушку.
Шурик заливается краской. Все-таки он совсем ребенок, думает Джамиля, а Шурик принимается объяснять свою теорию про два типа информационных передач у людей: один – родственный, через механизм наследования генов, другой – знаковый, через книги, картины, кино… ну, через культуру. Каждый из нас существует на перекрестье этих двух информационных потоков – от папы и мамы и от всего остального человечества. Почему люди пишут книги? Почему рожают детей? Потому что знают: главное – это передать дальше код. Культурный и генетический.
