«Любая милостыня, которую мы оказываем, должна совершаться с рассуждением, как говорит Господь в Евангелии:"Всяка жертва солию осолится"[197]. Соль — это рассуждение», — говорил Старец. Однако одновременно он советовал давать милостыню любому, кто просит у нас помощи, даже если он — человек богатый.
Старец говорил, что даже в наших суждениях о других «когда мы включаем о ком-то в работу добрый помысел и видим всех людей святыми — необходимо рассуждение. Ведь если тот, кого мы называем святым, делает что-то нехорошее, кто-то может сказать: "Ну, раз так ведет себя этот святой человек, значит, это хорошо". Надо различать, где золото, а где медь. И золото от золота тоже различать должно: надо понимать, сколько в нем карат. Ведь золото бывает разным: от девяти до двадцати четырех карат».
Однажды Старца спросили: «Геронда, когда я вижу в человеке какую-то страсть, что мне делать? Стараться с помощью доброго помысла видеть эту страсть как добродетель, чтобы не осуждать человека?» Старец ответил: «Нет, надо видеть страсть страстью. Но при этом надо говорить, что я — грешник больший, чем он, потому что он не получил помощи. Если бы он получил помощь, то совершал бы чудеса».
Посредством своего тонкого рассуждения Старец давал всему правильную оценку. Он справедливо судил о происходящем, однако в осуждение при этом не впадал. Он ставил себя ниже самого последнего грешника. Он глубоко верил в это и доказывал это, истолковывая евангельскую притчу о талантах.
Из своего опыта Старец говорил: «Как я понял, есть четыре категории людей: здоровые, болезненные, больные с доброкачественными и больные со злокачественными опухолями. Последний случай — неисцелим. В двух предыдущих врачебная помощь должна оказываться с рассуждением и только в том случае, если лекарство попросят сами больные».
К душе каждого человека Старец относился с рассуждением, избегая крайностей и односторонностей. Он давал каждому человеку то лекарство, в котором нуждался именно он. Разным людям, имевшим одну и ту же проблему, он подсказывал различные выходы. Он не подминал под себя проблемы всех людей нерассудительно и грубо — подобно дорожному катку. Одному человеку он говорил: «То, что я тебе говорю, я говорю именно для тебя. И даже если ты передашь мои слова другому, ему это не поможет, а скорее, повредит. Поэтому будь внимателен». Главным образом, по этой причине Старец не хотел, чтобы его слова записывали на магнитофон. Он видел расположение, вместимость, «запас прочности» своего собеседника и разговаривал с ним в соответствии с этим. Его слова, действия и позиция были ясными и взвешенными. Часто он понимал, что то или иное из его действий может вызвать отрицательную реакцию. Однажды, желая высказаться по одному вопросу, он какое-то время хранил молчание, видя, что в данный момент его слова будут использованы во вред и принесут еще большее зло.
Следуя советам Старца, люди чувствовали себя надежно и в безопасности. Известные духовники, опытные подвижники и епископы вручали рассуждению Старца ход своей духовной жизни. Они приходили к нему, чтобы «получить извещение». Он был опытным капитаном, спасавшим человеческие души от волн и подводных рифов настоящей жизни. Посредством своего богопросвещенного рассуждения он привел ко спасению многие души.
Вся жизнь Старца Паисия отличалась непрекращающимися попытками бегства в пустыню. Можно сказать, что он родился с неизбывным желанием безмолвия. Это желание осталось в нем до конца жизни. С детского возраста он любил уединяться, взыскуя безмолвие. Часто он поднимался на гору, где проводил время в пещерах, или вскарабкивался на скалы. Подражая Господу, он«бе отходя в пустыню и моляся»[198]. Вначале Старец избрал для себя жизнь безмолвническую. Однако, по Промыслу Божию, он несколько лет не мог осуществить это желание. Но все препятствия, которые возникали на пути к безмолвию, не только не преуменьшали его желания — напротив, разжигали его еще больше. Годы подвигов Старца в общежительном и идиоритмичном монастырях на Святой Горе, а затем в монастыре Стомион в действительности были подготовкой к безмолвнической жизни.
Приехав на Синай, он возрадовался безмолвию, насладился его плодами и духовно обогатился. Он жил ангельской жизнью, подобно бесплотным, подлаживая свою жизнь к святой пустыне и чувствуя утешение, которое она ему дарила. Он переживал Божественные Тайны и высокие состояния и имел непрестанную Иисусову молитву.
В одном из писем, отправленных из Иверского скита (от 8 мая 1966 года), он так объясняет свое нежелание писать и получать письма: «Я не только прекратил писать письма, но и избегаю любой встречи с людьми. Чем дальше я убегу от мирских проблем, тем больше смогу помочь миру в его проблемах, потому что в этом случае мое старание помочь не будет старанием человеческим, но сам Благий Бог будет разрешать проблемы людей, при этом оставляя свободной их волю».
Когда Старец жил в келье Честного Креста, приходивших к нему паломников становилось все больше и больше. Желая оградить свое безмолвие, он принял определенные меры: огородил участок забором и вновь прекратил переписку. В письме от 9 декабря 1970 года он пишет: «Ведь я же монах-исихаст, и, если я буду заниматься перепиской, моя жизнь не будет иметь смысла. Смысл она будет иметь тогда, когда я буду постоянно помнить [о человеческой боли] и молиться за мир. Сейчас зима, и необходимого безмолвия мне хватает. А вот летом больше всего мне мешают безмолвствовать студенты, которые приезжают сюда, чтобы со мной встретиться».
Великая любовь Старца не позволяла ему самому жить в высокой области Фаворского Света и при этом быть безразличным к страдающему человеку. Однако, для того чтобы выйти из этого Фаворского состояния и говорить с людьми, Старец прилагал великое усилие. Немногие понимали жертву, на которую он шел, оставляя свое возлюбленное безмолвие и погружаясь в проблемы людей. Это было его пожизненным подвигом: жить в безмолвии и помогать людям.
Богопросвещенный рассудительный Старец превосходно объединял безмолвие со служением человеку. В нем счастливо сочетались безмолвник и духовный руководитель. Он был похож на тех древних воинов, которые держали меч и в правой, и в левой руке и поэтому назывались«обоюдодесничники». Старец наилучшим образом пользовался безмолвием, а когда обстоятельства и воля Божия поставляли его среди людей, он открывал свои духовные житницы и, как добрый житораздаятель, как новый прекрасный Иосиф, питал жаждущий народ Божий тем хлебом, который пожал в пустыне.
Старцу удавалась безмолвническая жизнь, несмотря на то что его посещали многие. Бывали случаи, когда он буквально задыхался от приходивших к нему людей. Однако его безмолвнический устав и распорядок дня, его опыт и великое рассуждение позволяли ему найти время на все и на всех. Так и сам он получал духовную пользу и духовно помогал людям.
Он говорил: «Я могу разговаривать с людьми, могу находиться рядом с ними, однако наступает время, когда я хочу быть один». Его глубокий внутренний человек был по своей природе исихастом. он добавлял: «Если человек не имеет возможности уйти в пустыню, ему надо постараться создать предпосылки для безмолвия в том месте, где он живет. Если мы заботимся о том, чтобы отсечь наши страсти, то и здесь, где мы живем сейчас, для нас будет пустыня. Я бы тоже хотел сейчас[199] жить на вершине Афона вместе с "невидимыми старцами"[200], но разве я смогу жить вместе с ними? "Дух убо бодр, плоть же немощна"[201]. Я хочу быть один всю ночь и три часа днем, мне необходимо совершенное уединение. Я чувствую это необходимостью».
Целые дни напролет Старец отдавал свои силы людям, утешая их, но он стремился к безмолвию хотя бы в ночные часы. «Когда я оставляю на ночь у себя в келье посетителя, — говорил он, — я не ощущаю безмолвия так, когда я один».
Летом Старец каждый день на несколько часов уходил в лес. Он очистил от кустов и деревьев несколько мест для молитвы и каждое лето из листьев папоротника делал себе небольшой шалашик. Там он читал Псалтирь, молился по четкам и потом возвращался к себе в келью, где его уже ждали люди.
Возможно, кто-то подумает: «Что за исихаст был Старец Паисий, когда он целыми днями напролет беседовал с людьми?» Однако, как говорит авва Пимен, «иной человек... с утра до вечера говорит и, между тем, соблюдает молчание; потому что он ничего не говорит без пользы»[202].
Находясь в безмолвии, Старец служил Богу, а беседуя с людьми, приводил их к Нему. Однако, будучи другом и рачителем безмолвия, он всегда скучал по пустыне. Поэтому в последние годы жизни он неоднократно пытался на время удалиться в пустынное место, однако всегда встречал на своем пути препятствия. Когда он в последний раз посетил Синай, то хотел остаться там на безмолвие, однако у него это не получилось. То же самое произошло и на Святой Земле. Старец думал и о Метеорах[203], и о других пустынных местах, но везде встречал препятствия. Под конец он стал просить Бога удостоить его пожить в пустыне хотя бы два-три года перед тем, как Он возьмет его из сей жизни. Вместе с одним-двумя монахами Старец попытался удалиться в одну из внутренних афонских пустынь, но все его старания оказались тщетны. Воля Божия была в том, чтобы он оставался в своей каливе и помогал людям. Об этом его ясно два раза известил Сам Бог.
