Тот, охреневший от подобной наглости, уронил с губы почти еще целую сигарету и замахал нам рукой — мол, остановитесь, падлы-гниды-нарушители поганые! Забавно, но махал он не той рукой, в которой держал волшебную полосатую палочку. Совсем разморило пацана при виде нашего беспредела.
Генаха, однако, сделал вид, что он гражданин законопослушный, прижался по возможности правее и остановился. Потом скосил на меня глаз и сказал:
— Ну, Мишок, ты сам писанулся, что договоришься. Вот теперь иди и договаривайся.
И, прежде, чем гаишник добрел до нашей машины я оказался вне ее, подбежал к нему и сообщил:
— Срочно, командир! Мы в милицию едем, поэтому пришлось нарушать.
— Ага, — кивнул он. — А на космодром Байконур тебе не надо?
— На хрен Байконур, — возразил я. — Далеко, да и заграница. Мне в Советский райотдел надо.
— Слушай, ты чего мне на уши приседаешь? — подозрительно спросил гаер. — Знаешь, сколько у меня таких, как ты, за день? И всем в Советский райотдел надо. И каждый правила нарушает.
— Я тебе, как на духу, командир! — я сделал честные круглые глаза. Ну, попытался сделать. — Как на исповеди. Мы преступника задержали. Особо опасного. А он сбежал. Мы его хотели туда отвезти, оперу сдать, который мое дело ведет… Ну, или следаку, я в этом не разбираюсь… Короче, не получилось. Вот, только ствол от этого гада остался, — и я, вынув из-за пояса ПМ, протянул его менту рукояткой вперед. — Только осторожно, не залапай. На нем еще должны отпечатки остаться.
При виде пистолета гаишник сразу переменился. Даже если все, о чем я ему травил — лажа чистой воды, то за изъятие огнестрельного можно благодарность получить. А это уже другое дело. И он, выхватив у меня пистолет, сунул его в карман. И махнул рукой в сторону машины:
— Поехали. Я с вами.
— Вот это дело, командир, — одобрительно кивнул я. Гаишник в нашем экипаже сейчас действительно не помешает. Пусть перед своими отмазывает.
Дело пошло веселее. Еще пару раз нас пытались остановить, но после непродолжительных бесед мы благополучно мчались дальше.
В дороге гаера обуяла жажда знаний, и он потребовал от меня подробного отчета — кто, зачем и по какой причине сбежал от меня, оставив на память только пистолет и опухоль на морде. Я не стал упорствовать и поведал ему не очень правдивую, но полную драматизма историю о Пистоне, который хотел меня убить, но был мною обезврежен и обездвижен. Однако, благодаря помощи не иначе как дьявола, сумел сбежать, стряхнув мне мозг и подрихтовав физиономию.
— Ну да, — согласился мент, внимательно изучив мой фасад. — Морда сильно подзамята. Неслабо он тебе впаял, а?
— А ты как будто кайф от этого ловишь, — оскорбился я.
— Да мне по барабану, — заметил он. — Просто я вообще с трудом себе представляю, как ты умудрился пистолет у него забрать, да еще и вырубить.
— А что в этом нереального? — не понял я.
— Да просто я пару раз в тренажерке видел, как Пистон в спарринге работает, — несколько туманно пояснил мент.
— И что?
— Не выглядишь ты достойным соперником.
Я, было, хотел возмутиться, но встрял Генаха, который, не поворачивая головы, бросил:
— Так он же десантура. Он на день ВДВ, когда напьется, тельняшки на груди рвет и кирпичи об голову ломает. Пока штук двадцать не переломает — не успокаивается. Я его десять лет знаю — и все десять лет такая херня.
— А-а, войска дяди Васи! — понятливо протянул гаер. Его это вариант удовлетворил полностью и бесповоротно, в связи с чем он заткнулся, да так и промолчал остаток пути. Я даже решил не пояснять, что к ВДВ отношение имею самое опосредованное — просто служил в той же самой СА, к какой и десантура причислялась.
До Советского райотдела, используя все правды и неправды, а также гаишника, мы добрались за полчаса — неслыханный для буднего дня и рабочего времени суток результат. Шумахер посинел бы от зависти, доложи ему об этом доброжелатели.
А у здания районного отделения милиции царила откровенная суета, вызванная, подозреваю, внезапной ночной кончиной Андрея Ильича Балабанова. Только какого черта половину личного состава вынесло на свежий воздух — ума не приложу. Понимаю — лето, теплынь, и все же, и все же…
Сокамерник покойного Балабанова, строгий Николай Васильевич почти Гоголь, тоже пребывал вне здания, что-то горячо доказывая троим типам в штатском. Маскировочка, впрочем, была так себе. Сквозь штатское откровенно проступали погоны.
— Вон мой опер, — я показал гаишнику на почти Гоголя и выбрался из машины.
Завидев меня, Николай Васильевич приветливо замахал рукой, приглашая присоединиться к компании. Я отказываться не стал, поскольку конечной целью путешествия как раз и имел общение с его незабываемой личностью.
Строгий мент, судя по всему, пребывал в весьма неплохом расположении духа, потому что, стоило нам с гаишником подойти, поинтересовался веселым тоном:
— Мешковский! Тебе никто не говорил, что ты везунчик?
— Говорили, — буркнул я. — Гинеколог, который у мамы роды принимал. Еще он сказал, что сразу бы меня пристрелил, но в зоопарке долго работал, всякого навидался.
— Суровый был гражданин, как я погляжу, а? Ну, в общем, он не очень тебя обманул. В том смысле, что ты реально везунчик.
— И в чем это выражается?
— Пять минут назад Пистона в розыск объявили.
— Во как! — я удивился. Собственно говоря, мне самому хотелось сподвигнуть родную милицию, посредством воздействия на Николая Васильевича, на такой шаг. Впарил бы ему ту же историю, что и гаишнику. Для того, собственно, и ехал. Но опоздал. — А в честь чего?
— Чего-то он со своими дружками не поделил. Те приехали к нам и сдали его со всеми потрохами. Раньше на него ничего нарыть не могли. А теперь на нем висит уклонение от уплаты налогов, вымогательство — четыре эпизода, покушение на убийство — два эпизода… Ну, и разная мелочь. Так что сидеть он будет долго. Очень. Если найдем. А ты с чем пожаловал?
— А я его к вам вез, — грустно сказал я. — Недовез.
И поведал ему о себе и о Пистоне. Один в один то, что слил гайцу. Тем более, что тот стоял рядом с пистолетом-вещдоком в кармане.
— Не повезло, — сообщил строгий мент, выслушав. — А как было бы удачно, если бы ты его сюда привез.
— Еще удачней бы получилось, удави его мама подушкой во младенчестве, — я таки не смог сдержать эмоций.
Почти Гоголь вздернул бровь и хмыкнул:
— Экой ты злой, Мешковский! Хотя я тебя понимаю — после всего, что он тебе устроил… Кстати, познакомься, — и указал рукой на одного из товарищей в штатском, — следователь областной прокуратуры. Интересуется обстоятельствами смерти Балабанова. Можешь пообщаться. А мы пока пойдем ко мне в кабинет, — и Николай Васильевич, кивнув гаишнику, двинулся к лестнице. Дэпээсник послушно потрюхал следом.
Я осторожно посмотрел на прокурорского. Примерно моего возраста, тот же рост. Только килограммов на десять полегче. На морде — печать холодной самоуверенности. И как с ним держаться прикажете? Какую версию рассказывать? Николай Васильевич ни словом, ни жестом не намекнул, что ему удалось договориться со своими и представить смерть Балабанова, как несчастный случай. Что ж; буду на свой страх и риск травить сугубую правду.
— Моя фамилия Кириллов, — сообщил прокурорский. Но руки не подал.
— А моя — Мешковский, — ответно представился я. И тоже не подал руку. А чего? Он первый начал.
Кириллов осмотрелся и поморщился. Скопление ментов, видимо, было ему не очень по душе.
— Давайте отойдем за угол, — сказал он. — Чтобы пообщаться без помех.
Хоть я и не совсем понял, кто и чем мешал ему общаться у парадного входа, тем не менее сопротивляться не стал. Пошел туда, куда и он. Но с первого раза не дошел, потому что меня окликнул Генаха:
— Эй, Мишок, в натуре! Мне здесь тусоваться или я тебе больше не нужен?
— Вали, — я махнул рукой. А и в самом деле — чего задерживать человека, даже если он Кавалерист? Сколько меня промаринуют менты — им самим неведомо. А Генахе денежку рубить хочется.
Он уехал. А я поплелся туда, где меня терпеливо поджидал прокурорский следак. А именно — за угол.
Здесь нам действительно никто не мешал. Потому что не было здесь никого. Кроме толстенного, но облезлого кота пего-непонятной масти. Да и тот, обдышавшись городским смогом, дрых.
— Ну-с, — очень многозначительно проговорил прокурорский, когда я подошел. — Мне бы очень хотелось услышать всю правду о произошедшем. Так сказать, из первых уст.
— Рук, — механически поправил я.
— Чего? — не уловил он.
— Из первых рук, согласно присказке. Только спешу заметить, что из рук слушать неудобно. Лучше изо рта. В крайнем случае — из рота.
— Да по мне — хоть из задницы, — неестественно мягко заметил следак. — Главное — чтобы правду.
