— Ну, вот и все, гражданин Мешковский.
— И что мне дальше делать? — вяло осведомился я.
— В смысле глобальном?
— В смысле локальном.
— А! Иди домой. Спать, небось, хочешь?
— Это вопрос в воздух? — уточнил я, потому что только полный идиот мог спросить такое у человека, не спавшего с мое. Николай Васильевич, надо отдать ему должное, идиотом не выглядел.
— Уйди, Мешковский, а? — попросил он. — Мы с тобой тут до вечера протрепаться можем, с твоими способностями. А в мои планы это не входит.
— Яволь, — сказал я. Встал и ушел.
Поскольку Генахи под стенами РОВД не было, пришлось плестись к трассе и голосовать. Непривычное, надо признать, занятие, но я рассудил, что трястись в автобусе будет еще более непривычно. А потому поплелся и проголосовал.
Бомбила, подобравший меня, оказался, к счастью, человеком неразговорчивым. Выслушал адрес, наставления по поводу оптимального маршрута — ну, не удержался я, хоть и знал, что бомбилы, как и честные таксеры, этого не любят, — кивнул и, засунув в ухо горошину наушника, стартовал. Так и ехал всю дорогу молча, только головой подагрически подергивал в такт неслышной для меня музыке.
Я не стал заставлять водилу заезжать во двор, выбрался у арки. На всякий случай осмотрелся — Пистон-то на свободе. Хотя, если честно, я сомневался, что у него хватит наглости отираться в городе, где его каждая собака не только знает, но и ищет. Скорее всего, ломанулся куда-нибудь на юга. Средств и связей должно хватить — не последний человек, все-таки.
Ничего необычного, как и ожидал, я не заметил. Обычный будний день в спальном районе — тишь, гладь да божья благодать. И в арке меня в этот раз никто не встречал. И во дворе у мусорных баков не копошились бомжи. В общем, во мне потихоньку крепла уверенность, что я, наконец, доберусь до постели и поимею возможность отоспаться.
Поэтому вздох облегчения, вырвавшийся из моей груди, когда я добрался до своей квартиры и закрыл за собой входную дверь, выглядел весьма оправданным. Я дома, я избежал черт знает скольких опасностей и я могу распоряжаться собой, как хочу.
Куда менее оправданной выглядела фигура Пистона, нарисовавшаяся передо мной, не успел я покинуть пределы прихожей. Он таки не уехал на юга, вопреки моим предположениям. Предпочел это скромное жилище. Не лучший вариант для убежища, но он сам сделал такой выбор.
Пистон вырулил из кухни, шкафообразный и не предвещающий ничего хорошего. Глазки — как дырочки на спине свиньи-копилки. Рот растянут в злобной ухмылке.
— А вот и хозяин вернулся. А мы уже заждались, — поприветствовал он меня.
Возможно, мне следовало удивиться. Но за последнее время я изрядно устал удивляться. А потому просто привалился плечом к стене прямо там, где стоял, и ответил:
— И тебе тоже привет, о вождь пригородного народа!
— Разговариваешь? — уточнил он. — Это хорошо. Потому что у меня вопрос конкретный есть. Вот и поговорим.
— Вопросы, всегда вопросы, — я поморщился. — Я думал, ты мне баньку истопишь, спать уложишь.
— Ты столько трындеть будешь — я тебя точно уложу! — прорычал он. — Только не спать, а навечно.
— Ладно, чего ты сердишься, — миролюбиво сказал я. — Задавай свой вопрос.
— В квартиру проходи, — сказал он вместо этого.
— Может, я лучше тут постою? — спросил я. Без всякой задней мысли спросил. Бежать, раз не сделал этого сразу, не собирался. Просто было куда спокойнее стоять на некотором расстоянии от Пистона.
— А может, ты лучше захлопнешь хлеборезку? — поинтересовался мой нежданный гость. — Если я говорю — проходи, значит, проходи. Бляшка!
Последнего вопля я, было дело, совсем не понял, но тут из кухни нарисовалась еще одна фигура.
Я посмотрел на него и лениво ужаснулся — чистый отморозок. Глистоподобного вида. Глаза — никакущие. В руке — вилка о двух зубцах. У меня таких вилок сроду не было. Явно с собой припер, эстет хренов.
На вилку у Бляшки был нанизан кусок ветчины, и он эту ветчину хавал. При этом я отчетливо осознавал, что ему ничего не стоит дохавать ветчину, приткнуть этой же вилкой меня, слегка вытереть прибор о мою не слишком чистую одежду и отправиться в кухню за новой порцией ветчины. В двух словах — связываться с этим типом не хотелось. И я поднял руки:
— Ладно, все. Уговорил. Иду в комнату.
Пока я протискивался мимо него, Пистон, будто невзначай вынув из-за пояса «Беретту», осматривал ее. Чтобы, получается, у меня даже в мыслях не возникло создавать внештатную ситуацию. Ну, у меня и не возникло. Я — не Бляшка. С головой дружу. Временами.
Стоило мне оказаться в комнате, пистолет Пистона занял исходную позицию. Бляшка попытался сделать то же самое, потому что ветчину уже дохавал. Но босс не дал ему сделать этого, остановив грозным рыком:
— Куда?!
Бляшка молча продемонстрировал ему пустую вилку, но был жестоко разочарован бессердечием начальства, заявившего:
— Нехрен! Сейчас моя очередь. Стой пока здесь, паси этого ублюдка, чтобы он чего не отколол. А я пойду кофейка хряпну. Что-то аппетит разыгрался. От нервов, наверное.
И ушел. Бляшка остался стоять в проходе, тупо поглядывая то на пустую вилку, то на меня. При этом я с трудом подавлял в себе навязчивое желание напомнить ему, что я, собственно, не ветчина, хоть тоже сделан из мяса.
Пистон отсутствовал минуты три, а когда появился, то выглядел уже куда более благодушно. Видимо, причина была в том, что в правой руке он держал чашку с дымящимся кофе, а в левой — бутерброд.
Однако благодушие было далеко не всеобъемлющим. На меня, во всяком случае, оно не распространялось. Такое заключение я сделал после серьезного тычка в грудь, в результате которого был вынужден занять сидячее положение на диване.
— А теперь расскажи мне, фраер, чего ты наплел моим пацанам, раз они мне войну объявили? — спросил Пистон и впился зубами в бутерброд.
— Ничего я им не плел, — сказал я. А что еще мог сказать? — А они что, войну тебе объявили?
— Ты что, тупой? — зарычал он. — Я только что тебе сказал. Суки! Я пришел к ним, как белый человек — мол, пора, парни, конкретные вещи делать. А они меня с моей же территории выкинули. Из казино, как дешевого фраера, каталу залетного, на пинках вынесли! Главное, сука, это же я Конопатому на казино моней отсыпал. Это ж мое казино, в натуре! А они меня из него выкинули! Если бы Бляшка не сказал, что меня мусора в розыск скинули, то влип бы по полной программе. Так хоть ноги успел унести. Короче, твоя работа?
— Ты не нервничай, — посоветовал я. — Кофе разольешь, а он горячий. Письку ошпаришь, — Пистон выпучил на меня глаза и принялся соображать — рассердиться или нет. Пока он скрипел мозгами, я сделал ход конем: — Конечно, не моя работа. Ты ведь чувак грамотный, фишку рубишь. Сам подумай — какой мой гешефт с того, что где-то за городом какая-то братва скинула своего пахана? Никакого, кроме ненужной информации, натурально.
Он подумал и не стал сердиться. Вместо этого сделал солидный глоток кофе и кивнул:
— Тут ты прав. Тебе никакого навару нет. А как ты с ними утром договорился?
— Проще простого. Они увидели, что я тебе, случись что, шею сломаю — и решили не рисковать. Короче, тогда они тобой еще дорожили. А потом, видимо, приехали домой, прикинули, что к чему, и в твое отсутствие твою территорию промеж собой попилили. Не ты первый, не ты последний. Бывает.
— Рано они меня закапывают, — сообщил Пистон. — Я их еще зубами загрызу, — и ткнул пальцем в мою сторону: — А ну, звони своему корешу-менту.
— Какому корешу?
— Ты мне фары не врубай. Мусорку, который дело ведет. Напарнику Балабанова.
— Он мне не кореш, — возразил я.
— Да мне насрать, — сообщил Пистон и для убедительности выпучил глаза: — Звони, говорю.
Бляшка, шестерка со стажем, быстро сообразил, откуда дует ветер, метнулся в прихожую и притаранил оттуда телефонный аппарат. Сунул его мне в руки, с тоской посмотрел на пустую вилку у себя в руке и, на сей раз никем не остановленный, исчез в кухне. Не совру — через минуту оттуда донеслось громкое чавканье.
Я посмотрел на Пистона. Вид гостя ничего хорошего не предвещал. И я, решив — ну его к черту, рисковать, — набрал по памяти номер телефона.
Примерно с минуту в трубке ничего, кроме гудков, не было. Потом таки прорезался строгий голос почти Гоголя.
— Советское РОВД слушает.
— Это Мешковский, — сообщил я.
— И чего тебе не спится? — удивился Николай Васильевич. — Я тебя домой побыстрее отпустил — все боялся, что ты у меня в кабинете заснешь. А ты и дома бодрячка празднуешь.
— А у меня гости, — начал было я, но закончить мне не дали. Понятное дело, Пистон. Выхватил трубку и запыхтел в нее:
— Слушай на сюда, легавый. Это Пистон говорит. Я знаю, что вы меня на кичу упрятать хотите, не лечи. Короче, ты, бизон! Ты меня на понта не бери! Пистон таких, как ты, пачками гахал, понял? Я тебе в натуре дело говорю, а не туфту втираю. Я у твоего корешка дома. Да мне, бля, похеру, кто и чей корешок, хаваешь тему? Я у него дома, и он мой заложник. Я сейчас втыкаю условия, и если они не выполняются, Мешковский — покойник. Ну вот, другой базар. Короче, так. Мне нужна тачка. Нормальная, иномарка. Два «Калаша» и четыре… Нет, восемь, магазинов к ним. И сто штук баксов. Ты бананы из своих мусорских ушей вытащи — разве я сказал, что это должны быть ваши ментовские баксы? Да я ими даже подтираться не стану. У меня в Сбербанке есть счет. Белый. На мое имя. Там ровно сто тонн, специально на черный день положил. Да мне насрать, как ты их снимать будешь. Ты власть, ты и думай. И чтобы через три часа вся эта картина под окном нарисовалась. Нет, через три! Тут у Мешковского только полпалки колбасы и булка хлеба. На три часа хватит, дальше голод наступит. А я голодать не хочу. Все, легавый, суетись.
