— Воровать и пить не даем. За это выкидываем с базы вон, не глядя на стаж и возраст. Это точно. Вот и в том месяце семерых уволили. Двоих кладовщиков, пятерых грузчиков. Никто у нас заявления на увольнение по собственному желанию давно не подает. Люди за свое место держатся. Оно и понятно. Зарплату мы, пусть понемногу, но повышаем, выплачиваем ее регулярно, без отсрочек. Есть у рабочих свои льготы и преимущества. Так что решайте сами, но на размышления у вас очень мало времени осталось.
— Ладно, Степановна! Куда и когда прислать к тебе Тоньку? Считай, уговорила обоих разом!
— А ты, Василек, не смейся, я и тебе дело найду, если немного подумаю!
— В сторожа, небось? Не уломаюсь, — заартачился мужик сразу.
— Зачем? Будешь завхозом по совместительству и плотником, сразу на всю базу. Станешь за порядком следить. Не только в конторе, а и на складах. У нас эта должность свободна. Не каждого возьмешь и доверишь не всякому.
— Не-ет Дарьюшка, не уговорила! Получка жидкая, я на заказах кучерявей зашибаю. А ну как стукнет в голову свернуть к молодке на вечерок? С чем к ней пожалую? Нынче опрежь чем впустить, смотрят в «глазок» с чем возник? Коль в руках пусто, не отворят.
— Плохи твои дела, Васек, что бабы на подарки, а не на самого смотрят. В таком даже признаваться! совестно, — упрекнула Степановна.
— Да не стыди! Спросом у бабья покуда пользуюсь. Вон, недели две назад делал ремонт в доме, где хозяйка — баба! Ох и прижала к себе! Всего как есть. Горячая женщина, молодая. Да только я в отказе усталый был.
— Небось, платить не хотела за работу?
— Не обижаюсь, сполна отдала.
— Так отдала иль отдалась? — рассмеялась Степановна.
— Уж и не помню! — засмущался Петрович.
— Не пытай его, Степановна! Наш Петрович к бабкам, а не к бабам в гости ходит нынче, да и то лишь с пряниками. Говорит, что с этими гостинцами они сговорчивее становятся, чаем поют безотказно, — смеялся Михалыч.
— Не бреши пустое! — досадовал Петрович.
— Чего уж там базарить? Пошел наш Васек к Свиридихе. Целый вечер у нее на кухне просидел, про жизнь тарахтели. И только ночью, уже у себя дома, вспомнил, зачем он к ней приходил.
— Не хожу я к ей в гости! — отнекивался Василий Петрович.
— Понятное дело, неловко стало с того раза. Вовсе склероз достал за все места. Бабка на мечтала с тобой молодость вспомнить, а ты у ней весь чай испил. А и пряники, какие принес, сам и слопал.
— Будет тебе лишнее на мине городить! — серчал Петрович.
— Что там лишнее! Вон ставил я камин по заказу, в квартире, ну и Петровича с собой взял, чтоб кирпич подавал, раствор замешал. Ну, а хозяйка попросила Васю диван отремонтировать, мол, не раздвигается, не может разложить его. Так-то и увела в другую комнату. Я жду, а Васи нет, хозяйки тоже. Слышу какой- то хохот, ну пойти не решился, совестно. Глядь, уже под вечер вышли голубки с той комнаты. У Петровича штаны ширинкой на заднице одеты, а у хозяйки юбка наизнанку. Оба счастливые, сверкающие. Глянул я на тот диван, какой не раскладывался. Теперь его сложить неможно стало. А хозяйка на радостях лопочет:
— Нехай так стоит до другого раза!
— И теперь, как мимо того дома идем, Вася дергается, все норовит в гости заглянуть, диван проверить.
— Ну, што ты несешь? — качал головой Петрович.
— Не-е, Дарья, ты не гляди, что голова у него седая. Это ерундель. Наш Петрович со всех концов из стали сделан. Где ты увидела б второго такого, чтоб расписанный, всю жизнь в холостяках дышал. Его и нынче нельзя на заказ одного отпускать. Бабы на сувениры разорвут моего напарника. И попробуй докажи, что вдвоем приходили.
— Уймись, Андрюха! Во, зашелся змей! — крутил головой Петрович и спросил соседку:
— Дарья, «килька» для забора, где положена, сухая ли она?
— Под навесом ее сгрузили. Часть на чердаке, любую бери, вся сухая.
— Тогда я завтра приду! — пообещал Петрович.
— Послушай, Вася, давай сначала Тоню ко мне пришли. Определимся с нею, с сыном, может и тебя уговорю, в завхозы… А уж потом о заборе, он никуда не денется. Кстати, Михалыч, сколько я за камин должна?
— Чашку чая!
— Да ладно тебе! Я всерьез…
— Не смеши, Дарья, мы ж соседи! Глядишь, еще самому доведется обратиться к тебе не раз.
— Ну, если смогу помочь, не откажу!
— Понимаешь, попросил меня наш сосед Тихон обложить ему кирпичом гараж. Ну да ты знаешь, он через три дома от меня живет. Мы с Петровичем сразу уломались и пошли глянуть тот гараж, чтоб сказать мужику, сколько кирпича привезти нужно. Ходим вокруг, обмеряем, подсчитываем. И вдруг Тихонова баба из дома вышла и эдак сдуру ляпает:
— Что забулдыги, на троих соображаете?
— Я окосел! Всякое ожидал, но не такое! Враз не смог ответить. Не поверил, что это чмо про нас базарит. Ну Тишка давай ее уговаривать, успокаивать, и до меня дошло. Так досадно стало и горько, что ухватил
Петровича за рукав и пошли с ним со двора. Тихон за нами кинулся и просит:
— Ребят, погодите! Куда же вы? Мы еще не договорились! Постойте!
— Ну, а баба его стоит и оскаляется. Меня аж трясет со злобы, глядючи на нее. Вот тут-то и прорвало. С самой Сибири так не лаялся, будто сызнова в ссылку загремел. И забазарил мужику:
— Ты, таракан кастрированный, чучело обосранное, заткни пасть своей гнилой «параше», немытой лоханке! Пусть мозги сыщет, прежде чем свою галошу разинуть! Ишь, вонючка подзаборная, вылезла людей срамить! Ты ж глянь, от нее не только вороны со страху улетели, пугало сбежало с огорода! — хохотал Михалыч:
— Короче, тот Тихон предложил нам деньги, и немалые. Но отказались мы с Петровичем. Досадно было, что баба ни за что нас изгадила. А все от того, что мужик ее в руках не удержал, сам под пятку к ней попал и оказался в дураках. Вот тебе тоже соседи. Зато нынче не здороваемся и не видим друг друга. Разве не обидно услышать про себя брехню? Нас с Василием за всю жизнь никто на улице пьяными никогда не видел даже в праздники. А эта смуродина, мандалина овечья, насмелилась про нас базарить грязное! Вот и маются они теперь со своим гаражом. Протекает он у них по всем швам. А мастера к ним идти не хотят. В городе каждая собака его бабу знает, и за три версты обходит. Как все нам сочувствуют, что такое говно в соседстве живет.
— Ой и не говори! Я с этой шалашовкой тоже сталкивалась не раз. Ее теленок в моем огороде оказался. Как глянула, что он натворил, даже разревелась. Ну, захожу к этим соседям и зову глянуть, что теленок отчебучил. Она мне и ответила:
— Возьми да и выгони его со своего огорода. Подумаешь, большая беда! Ты с базы столько привезешь, что стаду не сожрать! Чего тут выделываешься? Не визжи! Голодом не осталась. Ну, достала она меня. Поперла на нее буром, надавала по морде и сказала, если ущерб не возместит, я теленка завтра на бойню увезу и деньги заберу. Тут ее шибздик мигом подхватился, вытащил телка с моего огорода, привел в свой сарай и закрыл на все засовы, чтоб я животину не увела. Ущерб, конечно, не возместили. Зато обоих дрыном погоняла сколько было сил. И тоже не здороваюсь. Ну разве они люди?
— Недаром еще старики говорили, что плохой сосед хуже бешеной собаки. Вот и эти — Тихон с бабой, со всеми на улице перегавкались. Случись у них что, никто не поддержит и не поможет. Средь нас, ровно за границей живут. Всем чужие и ненавистные! Не хотел бы я себе такой участи! — сказал Михалыч посерьезнев.
— У всех свои недостатки. И мы не без них. Но предел знать нужно. Все мы одинокие, однако, не выплескиваем свои беды как помои на головы других. Переживший горе всегда будет беречь окружающих от бед и неприятностей, помня свою боль. Она, случается, помнится через годы, через всю жизнь. Не каждому дано устоять в ней на ногах…
Дарья не любила большие компании, сборища и торжества. Не признавала затяжных вечеринок и громких попоек. Всему веселому застолью предпочитала тишину. У нее никогда не было много подруг и друзей. Она быстро уставала от новых знакомых и старалась их не заводить, избегала. Но жизнь всегда распоряжалась по-своему. И только теперь она жила сама, в одиночестве и покое. Но… Годы прошли, так считала женщина, внушив себе, что ей всегда и во всем не везло, не сумела наладить судьбу, потому что всегда забывала о себе, жила для семьи. Она и не представляла, а как можно жить иначе? Другое Дарья никогда не поняла и не восприняла бы. Все потому, что давным-давно, когда Дарьи еще не было на свете, ее родителей выгнала в Сибирь советская власть, объявив всех поголовно кулачьем, врагами народа и отняв у пятерых детей и стариков корову с теленком и два десятка кур, выгнали из дома в чем были.
