прошлой ночью, когда Огнян вышвырнул его на лестницу. В его обобщении недоставало хирургического заключения о состоянии здоровья больных. Она ощутила злобную нотку в голосе Чалева: значит, он попытался ответить ударом на удар. Если завтра она выйдет за него замуж, разве она может быть уверена, что будет защищена от подобного срыва? Может ли такой человек любить по-настоящему и приносить жертвы во имя любви?.. От этой мысли у нее остановилось дыхание. Ей показалось, что она очутилась в клетке.
— Я не согласна с обобщением доктора Чалева, — сказала Сильва и выступила вперед. — Мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос с медицинской, а не со следственной точки зрения. И теперь я понимаю, почему доктор Чалев не допустил меня к заключительному осмотру больных.
— Как так? — удивился начальник госпиталя.
— Насколько мне известно, и сам доктор Чалев ограничился лишь просмотром историй болезни и некоторых результатов исследований. Мы собрались здесь, чтобы дать объективное заключение, — с внезапно зародившейся яростью заявила Сильва. В этот момент она думала не столько о Сариеве, сколько о своей врачебной чести.
— Коллега, не о том ли хулигане идет речь, который прошлой ночью... — явным вызовом начал невропатолог.
— Именно о нем, — посмотрела на него Сильва. — Но мы обсуждаем не поведение подполковника Сариева, а состояние здоровья трех больных солдат.
— Благодарю! — кивнул невропатолог, и кто-то засмеялся.
— Ваша ирония неуместна, коллега, — возмутилась Сильва. — Я предлагаю продолжить консилиум после обеда или завтра после того, как мы обстоятельно осмотрим больных. Заинтересованные лица должны быть отстранены. Мы обязаны лечить, а не заниматься сведением личных счетов.
— Странно! — посмотрел на растревоженных врачей начальник госпиталя. — Ничего не понимаю! Коллеги, мы находимся не на публичном собрании, а на медицинском консилиуме. Завтра в то же самое время прошу в этот же зал. Доктор Граменова, зайдите ко мне в кабинет.
Сильва сняла очки и последовала за ним. Она испытывала странное облегчение. Ее отец говорил ей о риске. И она решилась на него. Но не было ли это безрассудством обреченной? Самое трудное — сделать первый шаг...
Она уже опоздала на обход больных, но не спешила. Ей нужно было время, чтобы успокоиться, еще раз заново оценить все, что она сделала...
Сильва вошла во врачебный кабинет и, к своему удивлению, увидела юношу в больничном халате. При ее появлении юноша встал.
— Вы ждете кого-нибудь? — спросила Сильва.
— Вас! — сделав вид, что не замечает холодного выражения ее лица, ответил больной. — Моя фамилия Бураджиев, я пришел от имени трех танкистов, — и почему-то улыбнулся.
— Очень мило, — пробормотала Сильва, но в ее взгляде промелькнула заинтересованность. — Вы ушли из палаты и разгуливаете по госпиталю.
— Могу ли я на минутку закрыть дверь? — вместо объяснения спросил Бураджиев.
— И что же дальше? — Сильва сама закрыла дверь.
— Дело очень простое, — солдат сел поудобнее на кушетку для осмотра. — Вы дочь генерала Граменова, не так ли?
— Я спешу на обход. Прошу вас, говорите короче, — предупредила она.
— Прошу извинить, но здесь совершаются какие-то махинации, — уже вполне освоившись, начал солдат. — Нам делают разные анализы, нас допрашивают следователи, а мы совершенно здоровы. Кто-то хочет свести счеты с подполковником Сариевым, и нас используют в качестве приманки. Эта игра нам отвратительна.
— А чем я могу вам помочь? — пристально посмотрела на него Сильва. Это был первый человек, который встал на ее сторону. Что-то земное в этом юноше; что-то искреннее, и ее недовольство постепенно отступало перед желанием выслушать его до конца.
— Я не за помощью пришел, товарищ Граменова. Дело здесь значительно сложнее. Мы узнали, что существуют какие-то трения между генералом и отцом подполковника Сариева. Передайте товарищу генералу, что мы здоровы, а если понадобится, мы докажем это. Что же касается их вражды, извините, то пусть они сами улаживают свои дела. Для нас подполковник Сариев — настоящий командир и человек, так и знайте! — И он встал, застегивая свой халат.
И Сильва поднялась. Этот незнакомый ей солдат заставил ее подумать о делах, которые непосредственно ее не касались, но за которые и она косвенно несла ответственность. Неужели и ее отец похож на Чалева?
— Вы хотите сказать еще что-нибудь? — холодно спросила она.
— Если до вечера нас не выпишут, мы убежим. И это тоже передайте товарищу генералу, — добавил Бураджиев, открыл дверь и вышел.
Сильва не пошевелилась. Перед ее глазами все еще стояло напряженное лицо солдата, она ощутила силу его решимости. Потянулась к телефону, но тут же отказалась от этой мысли. В дверях стоял доктор Чалев.
— Связь у тебя налажена безупречно, — он взглядом проследил за удаляющимся солдатом и вошел в кабинет. — Мы должны объясниться, — добавил он и смерил ее взглядом.
Сильва сняла халат и взяла в руки свой плащ.
— Бежишь? — встал на ее пути Чалев.
— От кого?
— От объяснения. Два года я водил твоей рукой со скальпелем, а сейчас в благодарность... Что бы ты ни делала, твоему ночному приятелю не избежать тюрьмы. Я его сгною там. Потом ты сама прибежишь ко мне! — На лице его появилась злая улыбка.
Все поплыло у Сильвы перед глазами. Ей доводилось видеть озлобленных людей, но такого, как доктор Чалев, она встречала впервые в жизни. Ей очень хотелось ударить его, как это сделал Огнян прошлым вечером, но у нее возникло такое ощущение, что если она прикоснется к Чалеву, то запачкает руки. На улице она остановила такси и поехала к отцу на службу.
Сильва чувствовала какое-то раздвоение. Озлобленность Чалева и слова солдата вынудили ее задуматься над вещами, на которые до сих пор она не обращала внимания, заставили ее почувствовать, что она в чем-то виновата. Неужели она всегда жила бесцельно? Неужели собственное благополучие сделало ее эгоисткой? Почему же до сих пор она не поняла, что кроме безразличия люди носят в себе и озлобление друг на друга? Только теперь Сильва особенно остро почувствовала, что значит быть дочерью генерала Граменова и как это тяжело — нести ответственность и за себя, и
