отец это предложение не принял. И правильно сделал. Ярослав любил простор. А памятник мы сооружаем для того, чтобы он напоминал нам, откуда мы пришли, чтобы мы не стали тормозом на вашем пути.
— Мой путь закончился здесь. Умер Тинков, вместе с ним вы хороните и мои мечты. — С этими словами Огнян опустился на траву. — Я верил в людей, хотел, чтобы и они мне поверили. Достаточно было одной катастрофы, чтобы вы отреклись от меня, — с горечью произнес Сариев.
— Если ты сдашься, то тем самым предашь всех нас. И нас судили, и мы сидели в тюрьмах...
— Но вы верили во что-то, — как эхо откликнулся Сариев.
— А ты?
— Верил, но в большинстве случаев оставался обманутым.
— Но твои друзья — настоящие люди, — сказал Павел.
— Знаю.
— Все это пройдет, как проходит весенняя гроза. Тебя они любят, — продолжал Павел.
— А ты любил хоть кого-нибудь? — спросил Огнян.
— Думаю, что да.
— Думаешь, но не уверен в этом. И я думал, что люблю людей, а вышло, что я обманулся в них, а они — во мне.
— Несмотря ни на что, ты — сын Драгана.
— Оставим моего отца в покое.
— Он никогда не сдавался.
— Но умел и ненавидеть, а мне это чувство неведомо.
— Да оно тебе и не нужно. Ненависть что ревность. Оба эти чувства способны ослеплять, делать человека мелким, мстительным. Обещай мне, что ты будешь держаться до конца, что бы ни случилось, — повернул его к себе Павел.
— Для этого ты и привел меня сюда? — спросил Сариев.
— Да, чтобы сказать тебе, что ты не одинок, — ответил Павел.
Сариев не сказал ни слова. Встал и пошел. Павел последовал за ним. Дошли до дома для командного состава, где оба жили, не обменявшись ни словом, но каждый чувствовал плечо друга, каждый одинаково воспринимал мир.
Перед подъездом Павел остановился:
— Идем ночевать к нам. Венета и сегодня вечером на заседании.
Огнян вопросительно посмотрел на него, потому что не смог понять, то ли Павел иронизирует, то ли в нем заговорила боль. Но углубляться во все эти проблемы не хотелось. Он был доволен, что Павел пригласил его к себе домой. Собственная пустая квартира угнетала Огняна.
И в этот раз Велико не вызвал машину. Ему хотелось почувствовать дыхание гор, освежиться горным воздухом. До совещания с командирами полков оставалось три часа, и он решил провести их на природе. Много неприятностей свалилось на него в предыдущую ночь. Он боялся, что сорвется, совершит что-нибудь непоправимое. Перед его глазами стоял заместитель Огняна подполковник Симеонов. Его сбивчивый доклад и смущение заставили генерала задуматься, не поторопился ли он с передачей ему командования танковым полком. Ему не понравились беспрекословная покорность подполковника, его неумение и нежелание защищать свои позиции, если они вообще у него были. А он доверил Симеонову командовать полком, в котором началось брожение.
Сначала Велико решил пойти к танкистам и сообщить о своем решении Огняну Сариеву. Но на улице понял, что не готов к этой встрече, и отложил ее на следующий день. Его встреча с Огняном должна произойти непременно в присутствии полковника Дамянова. Пусть им обоим станет ясно, что по отношению к ним он меньше всего склонен идти на компромиссы.
Велико отправился наверх, к горной хижине. Когда дошел до дома полковника запаса Велева, где некогда жили Ярослав и Жасмина, остановился, всматриваясь в разбитые плитки террасы, в осыпавшуюся штукатурку стены, заросшей плющом. Эта зелень почему-то всегда его отталкивала. Он связывал ее со смертью. А в этом доме с большой террасой началась его вторая жизнь. Здесь родился его интимный мир, и вот уже тридцать лет он нес в своем сердце эхо слов Жасмины, которая однажды ночью догнала его на лестнице, прижалась к нему и прошептала:
— Не хочу другой жизни, не хочу никого, кроме тебя. Возьми меня, сейчас же возьми меня.
Тогда он поднял ее на руки и отнес за город. Ночь они провели на какой-то поляне. На рассвете она уехала в имение своей тети и в этот дом больше не вернулась.
«А Сильва... — он не смог продолжить до конца свою мысль. У него защемило сердце. — Если бы она умела хоть на одну тысячную долю любить, как Жасмина, то не осуждала бы меня, не демонстрировала бы мне, что может обойтись без меня. Суета. Эгоизм...»
Граменов остановился. Он и не заметил, как прошел мимо госпиталя. Пришлось вернуться и из приемного покоя позвонить дочери. Оказалось, что у нее выходной. Он сел в такси и через несколько минут вошел в свой подъезд. У входа в квартиру задержался. Хотел успокоиться, чтобы не проявлять торопливость ни в словах, ни в поступках.
Дверь он открыл своим ключом и очень удивился, когда на полу увидел два раскрытых чемодана и брошенные в них вещи. Сильва искала что-то в комоде матери и, хотя слышала его шаги, даже не обернулась.
— И ты не позвонила бы, если бы я тебя не нашел? — остановился Велико в дверях холла и взглядом окинул всю квартиру. Было убрано, но еще пахло табачным дымом и коньяком.
— Есть ли необходимость пускаться в длинные разговоры, чтобы упрекать друг друга? — повернулась к нему Сильва, и он увидел ее невыспавшееся лицо, ее глаза, из которых исчез тот блеск, который всегда так нравился ему.
— Я не для того тебя ищу, чтобы упрекать, ведь тогда я прежде всего должен судить самого себя, — присел Граменов в кресло и расстегнул куртку. — И что все это значит? — кивнул он на чемодан.
— Уезжаю!
— Куда?
— Туда, где нужны врачи. Так будет лучше.
— Для кого?
— Для всех.
Граменов подошел к дочери, обнял ее. Она была напряжена, словно готовилась к прыжку.
— И для меня? — спросил он глухим голосом.
— Не лучше ли не говорить об этом, отец? — посмотрела ему в глаза Сильва.
— Кто тебя обидел?
— Все!
— А ты не подумала, что,
