«И не заговорит, сколько бы лет ни прошло, – подумал Макар. – Для него брат из категории людей перешел в категорию монстров. А эта метаморфоза работает только в одну сторону. Юрий не поверит в перерождение Вениамина, даже если тот начнет ходить по воде и кормить хлебами голодных».
Он задал Татьяне еще несколько вопросов об обстоятельствах убийства, но ничего нового женщина ему не сказала.
Илюшин встал, чтобы попрощаться.
– Вы ничего не хотите у меня спросить?
Татьяна только поджала губы в ответ. Макар, склонив голову набок, заинтересованно посмотрел на нее.
– Вы нам не верите? Мне и Яне?
– Не знаю, – неохотно сказала она после долгого молчания. – Не хочу верить.
– Почему?
– Вы раскапываете старую могилу. Зачем? К чему хорошему это может привести?
Макар усмехнулся.
– У меня нет детей. Но мне казалось, любая мать обрадуется, узнав, что ее ребенок не убийца.
Татьяна подняла на него безмерно усталый взгляд.
– Она убийца. Мы пятнадцать лет существовали с этим знанием. И понемногу приспособились к нему, сжились с ним. Знаете, Яне снились кошмары, она не раз и не два впадала в депрессию… Я наконец подыскала ей хорошего психиатра. Его лечение только начало действовать. И вот вы все ломаете. Думаете, отменив ложь и вытащив правду наружу, сделаете как лучше? Не сделаете. Перелом только что сросся, а вы заново сломали все кости. Прежде Яну терзала мысль, что она убила Павла. Теперь ее будет терзать мысль, что она его не убивала, а лишь безвинно страдала все эти годы. Не знаю, что хуже…
– Вот именно, – кивнул Макар. – Не знаете. И не вам решать.
– У меня нет сил поддерживать мою дочь в преодолении новых проблем, – бесцветным голосом сказала Татьяна. – Я устала. Я больше не могу.
Илюшин многое мог ответить этой женщине. Как говаривал Маугли, у него хватало колючек под языком.
Но он посмотрел на нее внимательнее и заметил то, чего не увидел сразу. Они с дочерью все-таки были неуловимо похожи. Макар вглядывался, пытаясь осознать, в чем же таится сходство, пока вдруг не понял: перед ним была другая версия того же характера. Как если бы маленькая Тишка, в детстве лишенная городских закоулков, шкафов с книжками, своего леса – всего того, что составляло ее счастье, – эта маленькая девочка выросла, но и тогда стала заниматься не тем, чем хотелось, а тем, чем пришлось. Исчез бы прямой, чуть насмешливый взгляд. Брови перестали бы подниматься в веселом недоумении. Губы остались навсегда поджатыми, и лицо приобрело отпечаток длительной борьбы – с другими и самим собой.
«Вот что случается с храбрыми любопытными тишками, если заставить их прожить не свою жизнь».
– Яна вас очень любит, – сказал Макар. – И все, что она делает сейчас, она делает ради вас. Это ваши сломанные кости она пытается срастить заново. Это вам она возвращает вашего настоящего ребенка – ребенка, который никому не причинял зла. У нее все получится. У вас, кстати, тоже в итоге получится, потому что ваша дочь сильная. Она вытащит и вас, и себя. А таблетки тут ни при чем.
Макар вышел и плотно прикрыл дверь.
«Ну просто отец Браун с утешительными речами, – насмешливо похвалил он себя. – Ладно. С Вениамином выяснили, теперь очередь за…»
Телефон зажужжал в кармане как плененный шмель.
– Слушаю, – сказал Макар.
– Яну пытались убить! – без приветствия сказал Алексей Савельев. – Она в больнице.
Яна закрыла дверь, но я все равно услышала, о чем она спрашивает Лелика. «А теперь для разнообразия я хочу услышать правду. Зачем ты приехал?»
Я плотнее прижалась ухом к двери. Мне тоже интересно это узнать.
– За рукописями. – Голос Лелика доносился приглушенно, но слова можно было разобрать. – Я же говорил.
– Я тебе не верю!
– Извини, ничего не могу с этим поделать. Я говорю правду.
– Нет. Ты не говоришь мне правду. Все вы лжете и что-то скрываете!
– А ты не лжешь? – озадаченно спросил Лелик. – И ничего не скрываешь?
– О чем ты?
– О твоем друге Макаре Илюшине.
Наступило молчание.
– Я хотела тебе рассказать, – другим тоном сказала Янка.
– Что помешало?
– Не успела. Я не знаю, кого подозревать… Все перепуталось. Прости!
– В чем подозревать? Тишка, ты чего?
Многие называют меня дурочкой. Когда считают, что я не слышу. Мне тоже думается, что я не слишком-то умна. Иногда мне кажется, что я живу в ином времени, отличающемся от времени других людей. Мое течет медленно-медленно и несет меня, как будто в лодочке. Я успеваю как следует рассмотреть берега. Но для всех остальных я – девушка, которая очень долго ищет ответы на самые простые вопросы.
Моя сестра – вот кто действительно умен. Я бы посоветовалась с ней, что мне делать. Но чужой ум – такая странная вещь! Он годится только для своего обладателя. По крайней мере, у меня все происходит именно так. Много раз умные люди давали мне советы. Но когда я следовала им, получалось только хуже. Возможно, дело в том, что я нарушала какую-нибудь технологию следования правильным советам. А значит, я дура.
Но это я, кажется, уже говорила.
«Ты чего, Тишка?» – спросил Лелик. И даже моя глупость не помешала мне понять, что Яна изменила свое отношение к нему из-за того, что он обратился к ней как в детстве.
Имена творят чудеса. Если правильно произнести имя в нужный момент, оно может обернуться заклинанием.
Лелик наделил слово «Тишка» волшебной силой. Произнесенное вслух, оно вызвало в памяти Яны те времена, когда она считала Лелика своим другом.
– Я не убивала Пашку, – сказала она. – Это сделал кто-то другой. Илюшин – частный детектив. Я наняла его, чтобы он помог мне разобраться в этой истории.
Это следовало обдумать. Я села на пол, продолжая слушать Янин рассказ.
Мне совсем не нужен детектив в бабушкином доме. И Яна не нужна. Иногда я думаю: жаль, что нет такого ластика, с помощью которого можно стирать людей. И карандаша, чтобы рисовать их заново. Я бы стерла своего бывшего мужа. Он звонит мне каждый день и шепчет в трубку, что я шлюха. Я слышу это слово с самого детства. «Ты шлюха, – шепчет мне мой бывший муж, – ненавижу тебя! Вернись ко мне».
Раньше я сама не могла понять, зачем отвечаю на его звонки. Но потом очень старательно подумала и сообразила.
Я хочу дождаться дня, когда он не скажет мне про шлюху. Когда у него кончится ненависть.
Я ведь не узнаю об этом, если не буду говорить с ним, правда?
Но если бы у меня был ластик, я бы стерла своего бывшего мужа. И нарисовала заново, когда стала бы старухой. Старухи неуязвимы. Старухи сильны. Старухи свободны. Пускай тогда бормочет про шлюху. Я буду только смеяться, как ворона каркает – кар! кар! кар!
– Ты думаешь, его убил кто-то из нас? – донесся до меня голос Лелика. – Из нас троих?
– Я не знаю.
Кажется, Яна заплакала. Мне стало жаль ее, немного. Она права, мы все ее обманываем.
Лелик заволновался, начал ее утешать. Потом говорит: «Смотри, что у меня есть!» Две минуты неразборчивых Яниных восклицаний, пока я не разобралась, что Женька нашла ее старые сокровища и передала Лелику.
– Странно, – сказала она, немного успокоившись. – Эти вещи должны напоминать мне об ужасном времени. А я все равно им рада.
Когда я увидела ее час спустя, Яна гладила нарисованную птичку и утирала слезы. Кулон она снова повесила на шею. Помню, пятнадцать лет назад она не снимала свое бесценное стеклышко. Рассталась с ним единственный раз – в тот день, когда Пашка вылез на крышу мансарды.
Бабушка Рая утверждала, что он толкнул ее.
Нет. Он не толкал. Я была там и все видела.
В тот год со мной что-то случилось. Люди стали как-то странно смотреть на меня. Я имею в виду, мальчики, но не только они. И некоторые мужчины тоже. Например, наш учитель труда Олег Лукьянович, которого мы звали Лукьяшей. Мне казалось, они от меня чего-то хотели. Но я всегда плохо угадывала чужие мысли.
Женька заявила, что я веду себя распутно. Я не знала, как это. Мне было тринадцать, а я вдруг почувствовала, что у меня есть какая-то власть над людьми. Женька всегда звала меня дурочкой, в школе со мной не играли, потому что я тупая и торможу – так они говорили, мои одноклассницы, собиравшиеся кучкой и хихикавшие, когда я проходила мимо. Еще я плохо училась и не умела отвечать у доски. Надо мной смеялись. Но знаете что? Мне кажется, даже смеясь, они меня побаивались.
Однажды на перемене меня толкнул старшеклассник, прыщавый юнец из тех, кому нравится издеваться над малявками. Я ударилась коленкой, и учительница заставила его отвести меня в медпункт. Она думала, это будет воспитательная мера. Думала, он проникнется моей болью, глядя, как я хромаю по коридору, и раскается в своем поступке. Но все время, пока этот прыщавый тип шел рядом со мной, он не переставая бормотал себе под нос, и когда я вслушалась в его бормотание… Нет, мне не стало противно. Я просто очень удивилась. Не знала, что люди могут делать такие изобретательные вещи с телами друг друга. А он все бормотал и бормотал, как будто сам с собой, но я видела, что он косится на меня и балдеет от того, что я все слышу.
