колеи, оставленные автомобилем Дэна.
В подлеске что-то мелькнуло. Почтовый ящик? Может, ворота?
По днищу автомобиля шуршал снег; еще несколько дюймов, и обратно ей не выехать. Тогда, вероятно, придется оставить «Хонду» и уехать вместе с Дэном. Эта мысль заставила сердце учащенно забиться. Так, стоя в очереди, предвкушаешь поездку на американских горках: живот сводит от радости и возбуждения, замешанных на страхе.
Нет, не американские горки, это не путешествие в Диснейленд, помнишь? А приемная стоматолога: ты сидишь и ждешь, когда тебя позовут в кабинет, где пахнет альдегидами, невыносимо холодными и пронзительными, точно февральский ветер, на кресло, под яркую лампу.
* * *
Шум двигателя был единственным звуком, разносящимся по округе. Колючие вершины елей терялись в темноте. Оглянувшись, Вивиан отчетливо увидела две колеи, проделанные протекторами ее машины на двух с половиной милях дороги, в красном свете задних габаритных огней. Продолжая сжимать руль, повернулась на сиденье и посмотрела на Главную улицу: дорога тянулась еще полмили и упиралась в круто возносящийся лес.
После Парадайса Хорслейк казался шокирующе неподвижным. Здесь было все – дома, церковь, даже парочка автомобилей. Все, кроме людей и света. Свет и люди составляли основу любого города.
Ни Дэна, ни его внедорожника.
Выбрав последний контакт из списка входящих вызовов, Вивиан прокрутила в голове сказанные им слова: «Это место значительно поправило мое положение дел». Вызов сорвался еще до первого гудка. Она глянула на экран аккурат в тот момент, когда пропала последняя черточка сигнала.
Оставив телефон в бардачке, на квитанции за проезд по Макинаку, Вивиан включила верхний свет и, чувствуя себя рыбкой в аквариуме, развернула на руле дорожную карту. В трех милях на северо-востоке было одноименное озеро. Дэн упоминал о нем. Впрочем, на Верхнем полуострове 4300 внутренних озер; где бы ты ни был, рядом всегда будет какое-нибудь озерцо.
И сплошной лес.
Здание, возле которого она припарковалась, оказалось гостиницей. «ХОРСЛЕЙК ИНН» – надпись полукругом на окне-витрине. Белые буквы, красная тень. На другой стороне улицы, в пятидесяти ярдах, была закусочная в той же цветовой гамме. Чем не «Отель Моррисона» и не «Хард-Рок-Кафе»? [13]
Да, мы едем в придорожную гостиницу. Мы прекрасно проведем время.
Вивиан вытащила ключ из замка зажигания, поставила «Хонду» на ручник и открыла дверцу.
Перед гостиницей были следы ботинок двенадцатого размера, уводящие в сторону леса.
Когда на луну наплывали облака, лес погружался в темноту. Затем свет прорывался снова – столь яркий, что у него были резко очерченные границы, будто вырезанные ножом.
Очень тихо.
Тишина пугала, но ее невозможно было прекратить слушать, как если бы, бесшумно пересекая сугробы, не оставляя следов, к городку приближалась сама Смерть. Смерть была основой естественного хода вещей, тишина – ее часовым механизмом, и стрелки кружили по кругу, по целине циферблата, как скользят тени при перемещении источника света.
Коснувшись еще не остывшего капота, в тишине, абсолютной до звона, Вивиан глянула на гостиницу – и зашагала по улице. Ей необходимо было размяться, отвлечься, не смотреть на дорогу, не держать руки на руле. Может, заглянуть в несколько домов? В конце концов, Хорслейк больше не принадлежал людям. А лесу. Или лисам? Собирались здесь лисы, как в норе?
* * *
После смерти матери Вивиан стала много времени проводить у бабушки и деда по отцу. Дед греб на середину озера, весла стучали в уключинах, потом одним движением забрасывал их вдоль бортов лодки. У него было полно наживки. Как ни странно, лучше всего зарекомендовали себя куриные потрошки – они не извивались в пальцах, когда она подносила их к тонкому крючку. Вот черви – другое дело. Насаживать червей нужно уметь, иначе рыба, перекусив, уплывет, а крючок останется пустым. Как-то раз она предложила привязывать червяков к крючку швейными нитками. Это вызвало у деда улыбку. Виви, червяки глупые, у них отсутствуют болевые рецепторы. Им не больно, когда их протыкают крючком.
А рыбе? Больно ли рыбе?
Леска время от времени вспыхивала в озерной воде, точно серебристая нить, тянущаяся в темноту.
Обратно они возвращались уже в сумерках, и белые брюшка и желтые глаза гоголей, летящих над озером на ночевку, были прекрасно различимы.
Слышишь? Дед убирал непослушные локоны Виви за уши. Их крылья хлопают с пронзительным свистом. Да, многие утки могут похвастаться свистящим хлопаньем, но только у гоголя звук столь звонкий. Даже с закрытыми глазами ты не пропустишь полет гоголя.
Гоголи высиживали яйца в дуплах старых осин на берегу озера. Стоило подняться ветру, и шум осиновых листьев заполнял лес. Осенью буквально за пару ночей осинник мог вспыхнуть золотом и багрянцем.
А еще возле озера рос огромный кедр. Кедр не казался Вивиан каким-то особенным, пока она не узнала, что он может жить восемьсот лет, а отдельные представители вида – два тысячелетия. Должно быть, кедр до сих пор высится там. Он переживет всех. И ее тоже.
Однажды Дэн вернулся с рыбалки с двумя красными снепперами. Виви, как насчет запечь мерзавцев на ужин? Снепперы бились за свою жизнь на каменном полу кухни, их жабры раздувались, рты открывались и закрывались, глаза смотрели в пустоту. Отличала ли рыба боль от других ощущений? Холодный камень – от озерной воды? Скользящее прикосновение других рыб – от ножа? Чувствовала ли, когда Вивиан сделала надрез по направлению к ее голове, не погружая нож глубоко, чтобы не повредить внутренности? У рыб ведь есть сердце? Что-то же она вычистила в мойку, но не смогла отрезать им головы и тронуть глаза.
Позже, когда они ужинали, Вивиан готова была поклясться, что снепперы смотрят на нее через стол. Дэниел спросил, почему она не отрезала им головы. Надо было отрезать им их гребаные головы и вырезать глаза. Я научу тебя, Умница Всезнайка. И он прошел к ящикам, взял нож – тот самый, каким она выпотрошила их, – подцепил рыбий глаз, вытер о салфетку, скомкал и, ухмыляясь, бросил в нее. Ты не хищник, если брезгуешь головой, глазами, кровью, дерьмом, кишками. Примитивное убийство ради еды.
На следующее утро Дэн оставил ей подарок возле кровати: две рыбьи головы на блюде, все три глаза выложены перед ними, как трофеи трофеев.
Первые два года были незабываемыми, хотя даже тогда он бывал жесток. Те снепперы – капля в море. Но затем все покатилось под гору. Два года назад, когда он ночью возвращался домой, с ним что-то произошло. Вивиан видела его остановившийся взгляд, чувствовала исходящий от него запах, точно от животного, за
