Они решали мою судьбу.
Ребята собрались крепкие, и пространство было ограниченное, — но если бы не связанные руки, эх! и попробовал бы я мое искусство… Если бы… вот беда — ничего не мог придумать. Притом я понял, что в два часа они расправляются с тестем. А сколько сейчас? И часов-то нет, и руки мои скованы…
— Хозяина надо поставить в известность…
— Такие вопросы можем сами решать…
— Спорить со мной?
— Нет, нет… как ты прикажешь…
— Есть много такого, чего простой шпане не дано. Много надо учитывать.
— Действительно… Это Хозяин гениально придумал. Черная «волга» у подъезда. Ты ему разработал?
— Какая разница?
— Не-ет… никакие суды, никакие вредные журналисты… Чья «волга»?
— Таможенник. Начальник Кожуховского поста.
— Без балды говорю — гениально!.. Выходит к своей машине, и нечаянно… х-хо!.. нечаянно накрывает чужой взрыв… — Снова жуткий смешок. — Наезд на таможенника, не на него — и значит, не мы! У кого был мотив сработать таможенника — пускай ищут.
Мне послышалось, в интонации широкоплечего Шмеля прозвучало удовлетворение тщеславия:
— Комар носа не подточит… То есть подозревать можно все что угодно, но… реально картина такая. Ты верно просек.
— Я больше не нужен?.. — спросил бритоголовый. — Я пойду?
Шмель с минуту задумчиво смотрел на него:
— Добро. Ты — молодец. Злобину твоему будет известно. Ступай.
— С этим что решаем? — спросил Корнилов.
— Пока до вечера здесь. Надежно — не выбраться отсюда… не слышно?.. Свяжусь с Хозяином — тебе сообщат. Гляди в оба. Поставь человека самого внимательного.
— Да вот, — показал на охранника, — человек готов. Куда как внимателен.
— Я ухожу.
— Пойдем провожу тебя… — Корнилов, перед тем как уйти с широкоплечим, обратился к охраннику: — Гляди в оба. Смену пришлю. Закрой за нами изнутри.
Охранник вышел в первую комнату и тут же вернулся.
Сел на стул напротив меня, уставился не мигая.
Стоило мне пошевелиться и кашлянуть — он вскинулся и злее прищурил глаза.
Так прошло с полчаса.
Мои члены затекли. Пора было попробовать что-нибудь — ну, хотя бы размягчить чуточку этого цербера.
— За что меня? — задал я вопрос. — Ты видел — я работаю… нормально…
— Замолкни! Не болтай! — оборвал он.
— Все-таки за что? Ничего не объяснили.
— Сказал — замолкни!..
— Я ничего не сделал! — с сердцем произнес я. — Ничего не знаю.
Он встал на ноги и поднял кулак, изобразив зверское лицо.
Я заткнулся.
Он сел на свой стул и, я видел, играет молча в игру, примериваясь, как бы можно уродовать, мучить, колошматить ставшего для него ненавистным пленника, потому что я третьего сорта, во власти у него. А он господин положения. Но — не велено было ничего делать, не разрешено. И это его удержало.
Я подумал, надо попытаться с другого конца.
— Жизнь тяжелая штука, много стало плохих людей… — Я быстро произнес и умолк, прежде чем он успел взбелениться. Через минуту так же выдал спокойной скороговоркой: — А в какой жизни мы бы хотели жить?.. — Я опять замолк. — Чтобы люди жили в достатке, не умирали с голода раньше срока… Пенсию, зарплату платили… По- доброму друг к другу относились, не было наездов, несправедливости… Любили бы друг друга, не дурили мозги… Слушай, друг, пожалуйста, позволь мне побыть две минуты стоя?.. Корнилов не запретил. Я только постою, спина отдохнет. У меня в позвоночнике искривление… А я, когда бодягу закончат и выпустят, — ты слышал? Корнилов сказал, снимет наручники и выпустит… Я в твой компьютер такую новую игру поставлю — класс! Финская баня с мужиками и бабами: она должна пробраться к королю сквозь других мужиков — или он к королеве скачет через других баб. Понял?.. Такой игры ни у кого еще нет. Только у тебя будет.
Удивительно — кто-то, должно быть Валерий, молился за меня, за всех нас.
Цербер молча смотрел, как я подымаюсь, встаю на ноги, упираясь плечом о стену. То ли устал все время собачиться, то ли заслушался.
И вот я стою, чуть-чуть качаю себя на носочках, тайно пробую руки за спиной, насколько могу далеко поднять.
Нет, остались только ноги, плечо и голова.
В руках небольшая свобода есть, но они без пользы, хорошо, что не мешают.
И вот я стою и не смотрю на него. Но вижу все отчетливо. И расстояние, и его позу. О риске не думаю, не хочу знать. Что будет, то будет — ничего другого нет.
В комнате один только пустой стол и несколько стульев. Плафон под потолком.
Почему-то запах ландыша. Что за черт? Или охранник пользуется духами, или… через вентиляцию — свежий, чистейший от снега и холода воздух? Снаружи? Но тогда так ли уж отсюда не слышно, если громкий крик или выстрел?
У меня один шанс. Один удар, окончательный, финальный. Второй — уже не мой.
Незаметно делаю полшага вперед.
Господи! он молчит. Заснул? Отрешился?
Еще четверть шага. И довольно. Расслабился, приготовив каждую мышцу к тому, что назначено, взлетел, согнув ноги, и с силой ударил в голову и в горло.
Грохот падения тела, отпрыгнул стул.
Я мягко приземлился. Мгновенно повернул себя, уперся лбом и плечом — и вскочил на ноги.
Он барахтался на полу, пытаясь подняться, достать оружие.
Я шагнул к нему и… не стану рассказывать, что я с ним сделал, — в смертельной схватке происходят такие вещи, о которых не следует рассказывать никогда.
Мне надо было, чтобы он отключился. Надолго. Я исполнил.
Еще до всего я попробовал кисти рук — пальцами правой я мог достать замочек на левом запястье.
Не теряя времени, выбежал в первую комнату, изогнувшись набок словно увечный, стал шарить на столе, выдвинул верхний, затем следующий ящик. То, что я искал, не отыскивалось.
Я действовал локтем, ногой — было зверски неудобно — готов был подключить свой нос.
Перешел ко второму столу. Здесь мне сразу повезло: в верхнем ящике, в отделении для канцпринадлежностей, россыпью лежало множество скрепок.
Я нетерпеливо схватил одну и вслепую за спиной стал разгибать, наощупь вводить в отверстие замочка.
Несколько тягостных мгновений не получалось.
Наконец, раздался легкий щелчок, наручник раскрылся — я мог свободно вытянуть руку перед собой.
Высвободить правую руку не составило труда.
Теперь я мог подумать о дальнейшем. Часы показывали час десять. Пятидесяти минут бегом, на метро, чтобы не связываться с автодорогой, впритык хватало. Но мне следовало учесть, что когда назначают два часа, — нельзя исключить без пяти, без десяти два. А сорок минут — это уже маловато.
Возвращаться наверх в мою комнату исключалось. Я не мог позвонить Борису Михайловичу, потому что не помнил на память номер телефона в их квартире на Профсоюзной. Бандиты выгребли у меня карманы, лишив записной книжки, проездного билета, денег, паспорта… Стол во второй комнате-камере был пуст, наверное, кто-то унес с собой.
Звонить Ане на работу, просить предупредить отца — ни при каких обстоятельствах нельзя было.
Оставалось бежать. Бежать сломя голову, как мне никогда не приходилось бегать, особенно в таком не лучшем состоянии. Вчера я в самом деле уловил: Борис Михайлович собирался выехать из дома на работу в два часа пополудни; за ним должны были заехать шофер на редакционной машине и телохранитель.
С цербера я снял его фирменную куртку, вытряхнул его из нее как одеяло из пододеяльника: неужели по морозу в одной рубашке, привлекая всеобщее внимание?
Пистолет он держал на поясе брюк. Я проверил — заряженный — сунул себе в карман куртки.
Денег в карманах у него не оказалось. Ни проездного билета. Объявилась новая проблема. Но это потом — прежде нужно было выбираться из родимой фирмы.
Громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. На цыпочках подбежал к ней. С моей стороны торчал ключ в замке. Я поднял руку, нажал на выключатель.
В помещении сделалось темно.
Только слабо светился дверной проем во вторую комнату.
Я повернул ключ и немедленно стал уходить от двери, не оборачиваясь, не видя того, кто постучал, бросил хрипловатым голосом:
— На ключ запри… — И напряженно прислушивался к шорохам, к шагам.
— Корнилов прислал тебе на смену…
Я шел спиной к нему — он был один! — во вторую комнату, опустив руку в карман куртки. Шел не спеша.
Но, пригнувшись, миновав проем, — резко взял вправо и встал рядом со входом.
Лишь только показалась голова, рукояткой пистолета саданул в основание затылка.
Сменщик свалился, не издав ни стона, ни вздоха.
Тишина. Покой.
Он лежал, загораживая выход. Пришлось втащить его сюда, положив невдалеке от моего цербера.
Я пригладил волосы, принял независимое выражение и решительно вышел в коридор. Направился к проходной, молясь истово, с великою верой, чтобы не встретиться с широкоплечим Шмелем или Корниловым, и с любым, кого я знать не знаю, но кто мог бы встать на моем пути.
