Убивала время, понарошку играя классические произведения на крышке стола, слыша их внутри себя. Но на меня смотрели так, словно я спятила. Вероятно, так оно отчасти и было.
Швеция — единственная страна в мире, где нет ограничений в том, сколько времени ты можешь провести в изоляторе без суда и даже без рассмотрения дела. До того, как меня задержали, я читала о том, как шведские изоляторы критиковала организация «Amnesty International», и что там происходит в среднем одна попытка самоубийства в неделю. Тогда я не понимала, что это означает на практике. Мне казалось невероятным, что такое может происходить в Швеции.
Теперь я знаю, что делает с людьми длительная изоляция. Когда тебя запирают на минимальной площади, намекая, что выпустят только тогда, когда ты расскажешь «правду», это ломает тебя настолько, что ты остаешься сломленным на всю жизнь. Отсутствие человеческого контакта и тепла что-то необратимо меняет в тебе.
Поначалу, когда я слышала, как другие плачут, кричат и колотятся в двери в соседних камерах, мне это казалось неприятным и трагичным. Когда я впервые сама начала так делать и не могла остановиться, меня охватил страх. Но больше всего меня пугали моменты, когда я не могла отличить реальность от того, что видела перед собой.
Сотни крошечных звезд зажигались в камере вокруг меня. Они мерцали, сияли, двигались — повсюду, под потолком и у самого пола. Они были так прекрасны, что я начинала плакать, когда они являлись мне. По стенам медленно бродили тени — они растворялись и исчезали, когда я пыталась прикоснуться к ним.
Мой внутренний мир все больше разрушался, мне становилось все труднее отвечать во время допросов о том, что же произошло в ночь на восемнадцатое сентября. Почему я пошла в гостевой домик, и что случилось потом. Как бы старательно я ни излагала последовательность событий, следователи оставались при своем мнении: я выдумываю, лгу или же вообще утратила ориентир.
Тони Будин просил меня повторить то, что я сказала, и дать им более конкретные сведения. Могу ли я рассказать, что видела в комнате. Если там был кто-то другой, я наверняка смогла бы дать им какие-то зацепки — рост, телосложение или возраст. Он спрашивал, помню ли я, сколько было времени.
На все эти вопросы я не могла дать ответов.
Так что мы снова проговаривали все сначала, раз за разом, а потом еще. Он всегда заканчивал тем, что для меня было бы лучше просто сознаться.
Но я отказывалась. Не могла заставить себя сказать это. Я знала, что не убивала Симона. Это сделал кто-то другой.
Синяки и отеки вокруг ран постепенно рассасываются. Я чувствую себя сильнее, пытаюсь повторить пару упражнений, которые Адриана делала на моих глазах каждый день. Когда она этим занималась, можно было подумать, что все очень легко, но на практике оказалось куда труднее, чем я ожидала. Чувствую себя такой неуклюжей. Разочарованная своим несовершенством, я возвращаюсь в постель и лежу там, пока не решаю попробовать еще раз.
Однажды в пятницу, в конце ноября, после месяца отдыха в лазарете, мне пора возвращаться в свою камеру в корпусе «D». Приходит охранник, чтобы сопровождать меня — он не может скрыть отвращения.
— Черт, все еще хуже, чем мне говорили, — бормочет он, увидев меня, корчит гримасу и демонстративно делает шаг назад.
Не говоря ни слова, я выхожу мимо него в коридор. Жужжат замки, двери лазарета распахиваются, мы выходим на газон и идем к воротам в стене. Проходим мимо фабрики, где как раз перерыв. И охранники, и заключенные пялятся на меня из клетки для курения. Ирис кричит мне, что они заждались меня, хотя я выгляжу как жуткий монстр. Другая женщина кричит, что меня никому не жаль, что я это заслужила. Я игнорирую их и продолжаю идти.
Но вместо того, чтобы свернуть в сторону корпуса «D», охранник говорит мне, что мы пойдем в «С». Когда я спрашиваю, почему, он отвечает, что просто выполняет приказ. Мы доходим до места, он отпирает дверь и показывает жестом, чтобы я зашла вперед него. Внутри корпус «С» выглядит в точности как «D», только в зеркальном отражении. Мы проходим мимо будки охранника и комнаты дневного пребывания, заходим в коридор и останавливаемся у одной из камер.
— Ну вот, — говорит он и отпирает дверь. — Мы пришли.
— Но я живу не здесь, — отвечаю я.
— Теперь ты живешь здесь. Отдыхай, пока выходные. В понедельник снова на работу.
Он оставляет меня и идет обратно к будке, издевательски насвистывая «Когда заходит солнце». Я смотрю ему в спину и надеюсь, что он чувствует, как я его ненавижу, но вслух не произношу ни слона.
Существует несколько разновидностей тюремщиков, и довольно скоро становится понятно, к какому типу они относятся. Чаще всего попадаются такие, которые считают, что их главная задача — обеспечить безопасность. Они здесь не для того, чтобы нянчиться с нами, заключенными, и резко отличаются от тех, кто пришел в систему исполнения наказаний, чтобы заниматъся реабилитацией. Чтобы изменить мир к лучшему. Эти ставят своей задачей хорошо на нас повлиять, чтобы мы, отбыв срок, стали лучше. Этого достигают не строгостью, а пониманием и беседами, за счет одиннадцати пунктов программы или четырех этапов, в рамках различных проектов.
Любой из нас, просидевший здесь какое-то время, мог бы рассказать им, что все их терапевтические устремления обречены. Условия жизни в учреждении таковы, что заключенные неуклонно меняются в худшую сторону, это совершенно неизбежно. Мы вынуждены зачерстветь, научиться ставить свои интересы выше интересов других. Либо ты манипулируешь сам, либо манипулируют тобой.
Замкнутая среда влияет и на охранников, хотят они того или нет. Поэтому многие Идеалисты уходят отсюда и ищут работу в другом месте. Или же они доходят до точки, сдаются и признают, что безопасность все же прежде всего. Тина — яркий тому пример. Каким бы симпатичным ни казался охранник, все равно всегда следует помнить, что есть «мы», а есть «они». И «они» против «нас».
Ну и конечно же есть такие, которым невозможно угодить. Которые переходят все границы, предлагают преимущества в обмен на сексуальные услуги. Они наслаждаются своей властью и не упускают случая показать, кто тут решает. Но если держаться спокойно, делать то, что говорят, не подлизываться и не ссориться, то есть шанс выжить.
Я вхожу в камеру, которая выглядит точно так же, как моя прежняя — с той разницей, что отсюда видно озеро. За зарешеченным окном склон спускается к сияющей на солнце воде, а по другую сторону простирается еловый лес, отражающийся в глади озера. Даже высокий забор не может испортить этой красоты.
На кровати лежит черный мусорный мешок, рядом сложены простыни, одеяло и подушка. Заглянув в мешок, я вижу, что там все мое имущество из предыдущей камеры.
— Добро пожаловать в корпус «С», — произносит голос у меня за спиной. Обернувшись, я вижу в дверях Адриану. Она улыбается своей загадочной улыбкой, когда я спрашиваю, как ей удалось добиться перевода меня в другой корпус, и утверждает, что просто ласково попросила. Но я не очень-то в это верю. Подозреваю, что Адриана использовала свои связи в руководстве тюрьмы.
— Лучше, чем раньше? — спрашивает она, указывая в окно.
— Гораздо лучше, — говорю я. — Спасибо.
Пока я застилаю постель, спрашиваю, слышала ли она про ползучее растение, которое срубили позади корпуса «D».
— Да, — отвечает она. — И что ты устроила по этому поводу маленькое восстание.
Ползучее растение под моим окном разрослось еще в первый год. Поначалу это был тоненький стебелек, цеплявшийся за бетон, но к тому моменту, как его срубили, он добрался до верхушки стены высотой в несколько метров. Мне нравилось смотреть на него, думать о том, что все живое инстинктивно стремится к свободе.
Однажды вечером, когда мы вернулись с ужина, снаружи раздалось завывание. За окном комнаты дневного пребывания стоял мужчина, пытавшийся перепилить ствол бензопилой, а второй отрывал от стены побеги. Я начала лупить по стеклу ладонью и кричать им, спрашивая, что они такое делают. Само собой, они меня не слышали, но, когда остальные собрались вокруг меня и начали стучать по стеклам, рабочие остановились и уставились на нас. И тут все пошло вразнос. Некоторые женщины кричали мужчинам, делая отчетливые сексуальные намеки. Одна задрала футболку и прижала груди к стеклу, другая запрыгнула на стул и начал трясти бедрами. Кто-то толкнул Ирис, и началась настоящая драка. Вскоре завыла сирена, и прибежали три охранника.
