— Ценный клад! Ценный клад!
Ребята ничего не понимали. Учитель тем временем сам вскочил на колоду и замахал топором с такой силой, что даже вся колода задрожала. Вскоре ему удалось отколоть крупную плаху. Он кинул ее в лодку. Ребята с нетерпением наблюдали за этой беспокойной суетой своего учителя.
— Теперь нужно поскорее распрощаться с Шерманом — и в колхоз. Мы, товарищи, нашли действительно настоящий клад. Надо его сберечь и привести в порядок… Соберите там, товарищи, вещи и тащите их из палатки в лодку. Нам теперь особенно дорога каждая минута…
Пока ребята размещали походные вещи в трех лодках, Лысюк объехал на четвертой плоскодонке все видневшиеся на поверхности колоды. Он перепробовал их топором. И почти каждая прятала под слоем ила черную сердцевину, твердую как камень.
— Это великое богатство для колхоза! Ценный материал для нашей промышленности! — восклицал учитель.
Ребята все еще ничего не понимали. Наконец Петька Гопанец не выдержал.
— Так что же это за клад мы нашли? — крикнул он подплывающему к берегу учителю.
— Объясню потом… Все снаряжение в лодках?
— Все. Можем отплывать хоть сейчас.
— Тогда я побегу к Шерману. Распрощаюсь. Одну минуту, товарищи.
Как только учитель исчез за деревьями, ребята переглянулись.
— Я ничего не понимаю! — чистосердечно признался Мечик, обращаясь к Геньке. — А ты?
Генька посмотрел на Мечика, а потом перевел взгляд на толстую колоду.
— Я?.. Я тоже.
Ничего не понимал и пионервожатый Петька. Он так же, как и все остальные ребята, мрачно посматривал на проклятые колоды в заводи. Наконец фантазия Мечика заработала полным ходом.
— Я думаю, дело тут ясное…
Все быстро повернулись к нему. И Мечик, польщенный таким общим вниманием, заговорил снова:
— Эти колоды побросали в реку неизвестные разбойники…
— Ну, ну! — Хлопцы еще теснее обступили Мечика.
— … И учитель знает всю эту историю. Может, даже знает, как назывались разбойники… И когда они разбойничали…
Никто не перебивал Мечика, но он неожиданно закончил:
— … И в этих колодах запрятаны старинные деньги. Может быть, даже оружие.
Петька Гопанец не соглашался:
— Откуда это тебе известно? И как это: спрятать деньги в колоду?
— Да очень просто. Просверлил длинным сверлом отверстие, насыпал туда денег — золота или серебра — и забил деревянной пробкой. Разбойники всегда так делали… Они закапывали деньги в землю, замуровывали в стены. Многие даже забывали потом, где они что прятали. Многие не успели достать и растратить клады, так как их поймали и казнили… Отрубали головы огромным топором… И летела голова наземь вместе со шляпой.
— Почему вместе со шляпой? — поинтересовался Ленька. — Разве все разбойники носили шляпы?
— Все, — убежденно ответил Мечик. — Тот не разбойник, кто не носил шляпы… И двух пистолетов за поясом. Помните, как рассказывал дед Брыль? Когда на усадьбу пана Жилинского напали разбойники? И все они, говорил дед Брыль, были в шляпах…
У Геньки, покуда Мечик расписывал страшных разбойников, возникла своя гипотеза. Он для чего-то взял из лодки черную щепку и, внимательно рассматривая каждую жилку на ней, проговорил:
— Я думаю, что учитель нашел кое-что поважнее золота. Вы только взвесьте на руке эту щепку… Бери, Мечик.
Мечик покачал в руке щепку.
— Ну что? Тяжелая? — все больше оживляясь, спросил Генька.
— Как свинец.
— А теперь возьми ты…
Щепка обошла по рукам всех ребят. И все подтвердили, что дерево и в самом деле тяжелое, как свинец.
— Ну вот! — торжественно воскликнул Генька. — Теперь, может, кто-нибудь вспомнит, как нашли курскую аномалию?.. Помните, что там стрелка компаса ни с того ни с сего повернулась шиворот-навыворот? Стали искать причину и… что нашли?
— Залежи железа, — ответил Гопанец. — А здесь что может быть? Тоже железо?
— То же самое, железо, — уверенно ответил Генька. — Этот кусок дерева потому такой тяжелый и черный, что он насыщен железной рудой. Кто знает, может, в этом болоте миллионы, если не миллиарды тонн этой руды. Самой лучшей руды.
Генька весь загорелся от такой мысли. Ребята пристально стали вглядываться в дно заводи, которое столько лет хранило тайну и теперь, в связи со строительством магистрального канала, вынуждено раскрыть ее людям.
— И вот тогда, продолжал Генька, — тогда мы построим рядом с нашим колхозом домны, мартены. Будем выплавлять чугун и сталь. Вокруг завода целый город вырастет… Электричество, асфальтированные улицы, театры…
— Садитесь в лодки! — прервал размечтавшегося Геньку голос учителя. — Наша экспедиция возвращается домой. Возвращается с замечательными успехами. Знаете, товарищи, как называется этот ценный клад, который мы с вами здесь нашли?
— Не-ет… — ответил Мечик.
— Мы нашли мореный дуб. Слышите, мореный дуб. За него колхозу дадут большие деньги. Десятки тысяч рублей. Вы представляете, что можно сделать на эти деньги в колхозе? Можно построить свою электростанцию, создать прекрасную библиотеку. Если только этот дуб умело обработать, умело сохранить. Его распилят на тонкие доски, из него будут делать дорогую и красивую мебель. Мебель самую прочную, блестящую, как отполированная слоновая кость… Если же это дерево сразу вытащить из воды на солнце, на ветер — оно за неделю истлеет, рассыплется и превратится в труху от первого прикосновения. Нам надо спешить домой. Сегодня Захар Петрович позвонит в город, скажет о нашей находке, и оттуда пришлют к нам специалиста. Богатый мы, товарищи, нашли клад. Редкий клад. Дорогой. Теперь будет у нас свое звуковое кино.
Мечику явно не понравилось последнее предложение учителя. Он, как известно, больше всего любил военное дело и потому безапелляционно заявил:
— За эти колоды мы купим гидроплан.
Прошло еще три дня.
В районе только и жили делами магистрального канала. Первый секретарь райкома партии перебрался из города в «Зеленый Берег». Кузнец Устин закрыл кузницу на замок и приказал своим «хлопцам» тащить походный горн на болото. На протяжении всего дня пустовали деревни вдоль магистрального. Вдруг не стало покупателей в магазинах. Тогда кооператоры спешно начали грузить товары на полуторатонки, на подводы и везли на болото…
Митька Попок тоже изменил свой почтовый маршрут. Наполненная газетами и письмами, его сумка мелькала меж кустов то возле одной, то возле другой бригады. Но теперь уже не было охотников разговаривать с ним по получасу…
Первый в районе начал осушку «Зеленый Берег». Утром вышли с лопатами сто пятьдесят человек. В полдень их было двести пятьдесят: подошли женщины из полевых бригад, работницы ферм. На другой день на болоте работало уже триста человек.
За «Зеленым Берегом» приступили к работе «Шумные Липники», «Большие Подволоки», «Новая Заря» и другие колхозы. Две тысячи человек двинулись на трассу магистрального. На следующий день вышло три тысячи восемьсот. На третий день их было пять тысяч.
Корреспондент Бас, которого потрясло это небывалое наступление на болото, едва успевал побеседовать лишь с теми, кто взял на себя обязательство выполнять наибольшую норму. Вместо идеально выглаженного бостонового костюма на нем был потертый суконный пиджачок явно с чужого плеча и посконные, засученные до колен штаны. Желтые скороходовские туфли также остались где-то на квартире… Приблизительно так же были одеты и фоторепортер Коган, и секретарь райкома Миклуш. Один инженер Кардыман оставался в своих неизменных болотных сапогах с голенищами выше колен и в обычной своей шляпе.
Все они — и корреспондент, и фоторепортер, и секретарь райкома, возле которого часто оказывался Захар Петрович, изо дня в день следили за работой Ивана Сороки.
И в первый и на второй день Иван Сорока удивлял своим мастерством всех колхозников. Как только заходило солнце, люди вылезали из котлована и спешили к старому, бывалому землекопу. Одна за другой вспыхивали в вечерних влажных сумерках папиросы. Бородачи, женщины, подростки стояли торжественно и молча, с уважением смотрели то на Ивана Сороку, то на вывернутое им черное чрево болота. Трудно было поверить, что эту огромную траншею вырыла не землечерпалка, не стальной ковш экскаватора, а всего только один человек, такой, казалось, неприметный. Иван Сорока тем временем садился на покрытую мягким мхом кочку и неторопливо сворачивал цигарку. Он еще не чувствовал усталости, которая, казалось, должна была его сразу свалить после такой напряженной работы. В эту минуту старый землекоп еще не знал, что причиной его бодрости является большое товарищеское внимание к его работе, к его мастерству. Когда он трудился в своем небольшом единоличном хозяйстве, на него никто не обращал внимания, никто не стоял, удивленный и взволнованный, как теперь. Тогда, в единоличном хозяйстве, хоть ты гору сверни — никто не взглянет, каждый занят лишь своими собственными заботами. Тогда, наоборот, кое-кто даже радовался, если у тебя что-нибудь не получалось.
