Теперь Ивану Сороке казалось, что солнце зашло слишком рано, что не повредило бы ему посветить еще часок. Тогда б еще четыре кубометра вылетели на край магистрального…
— Пятьдесят кубометров! — вылезая из траншеи по скользкому, еще насыщенному влагой откосу, кричал Захар Петрович. — Если б каждый колхозник хотя бы половину такой нормы выполнял… Ну, брат Иван…
— Моисей! — суетился вечно беспокойный Бас. — Ты можешь сфотографировать при таком освещении?
— Могу, — не тронувшись с места, ответил Коган. — Только все равно ничего не выйдет.
Глядя на возбужденных людей, на горы выброшенного ими за день торфа, Иван Сорока вдруг почувствовал непривычное для себя раньше удовлетворение…
Недели через три они, наверно, закончат работу: пророют магистральный канал, начнут нарезать к нему канавки… Пройдет год, пройдут многие годы. На болоте, на бывшей трясине зацветут богатые нивы, сады. Но всегда, до последних дней будет жить в сердце Ивана Сороки вечно молодое чувство, что не последним, а первым он был в этом великом преобразовании.
Пройдет много лет, и люди не поверят, что когда-то здесь была коварная зыбь с чертовыми окнами и глухие дебри лозняка. И люди будут спрашивать, кто же все это уничтожил, и им ответят: родители наши. И им скажут, что особенно отличился тогда Иван Сорока, и покажут огромную канаву, которую он выкопал в те дни.
— Ну, Иван, может, домой пойдем? — спросил Захар Петрович. — Люди тебя ждут… Зовите там комсомольцев. Скажите, Иван Сорока пошабашил… И пусть Павлик сюда забежит…
Заслышав о Павлике, Иван Сорока широко улыбнулся. Улыбнулись и остальные колхозники. Иван Сорока встал и вскинул на плечо лопату. Колхозники словно ждали этой команды и двинулись домой только тогда, когда пошел Иван Сорока. И долго еще мелькали в сумерках короткие вспышки их цигарок.
До прошлой зимы Павлик Дераш ничем особенно не выделялся в колхозе. Делал все то, что делали все комсомольцы: стараясь не отставать, пахал, косил, сеял. Никогда его имя не красовалось в стенной газете ни среди лучших, ни среди худших. Трудно было определить и его характер.
Но вот зимой приехал в «Зеленый Берег» колхозно-совхозный театр. Ставили пьесу «Беспокойная старость». После заключительной сцены заведующий клубом Белый объявил, что будет еще выступление «всемирных чемпионов-борцов Васи Неустрашимого и Коли Грозного». Многообещающие имена артистов заставили задержаться в клубе даже старого Устина. А молодежь, известное дело, с нетерпением ждала начала поединка.
И вот они наконец появились перед публикой. Вася Неустрашимый в белых трусиках, в легких белых тапочках на ногах, выглядел не очень-то неустрашимым. Колхозники, в том числе и Павлик Дераш, увидели довольно щуплого, с невыразительным лицом парня. В худых, костлявых руках Неустрашимого Васи был коврик. Он его быстро разостлал посреди сцены и стал ждать выхода своего соперника.
Наконец показался из-за кулис Коля Грозный, и все в зале ахнули и сочувственно посмотрели на Васю Неустрашимого.
Коля Грозный, в темных трусиках и черных тапочках, был на две головы выше своего щуплого противника. Когда он ступал своими здоровенными ногами, половицы сцены жалобно скрипели, а нарисованный на фанере лес чуть не опрокинулся на несчастного Неустрашимого Васю.
Началась борьба. Вася действительно держался бесстрашно и даже задиристо. Он налетал на великана то спереди, то забегал за его спину и, схватив в свои отнюдь не могучие объятия, старался положить Грозного на лопатки. Грозный топтался тяжело, как слон, покуда не брал Васю в свои руки и тогда, словно пушинку, без всякого труда клал его на спину. И так один раз, другой — до тех пор, покуда зрителям все это надоело. Многие начали вставать со своих мест и направляться к выходу. В эту минуту борцы прервали поединок и Грозный предложил:
— Может, кто-нибудь из публики хочет попробовать свою силу?
— Можно, — вдруг послышался голос кузнеца Матвея, — отчего не попробовать… Только у меня нет трусиков… А без трусиков и сила не сила…
Публика захохотала, но тотчас же утихла, увидев, что кузнец полез на сцену.
Через две минуты Грозный уже лежал на лопатках.
После этого охотников испробовать свою силу нашлось немало и среди молодежи. Комсомолец Сергей Пыж, тракторист, уже без приглашения вскочил на сцену, но вскоре был вынужден со стыдом покинуть ее. Грозный вдруг стал таким изворотливым и ловким, что Сергей и оглянуться не успел, как оказался спиной на коврике.
Нашелся еще один молодой смельчак, но и он продержался не больше минуты. Хохот, шумные аплодисменты гремели непрерывно под светло-голубым потолком клуба.
И вдруг весь этот шум-гам перекрыл взволнованный, обиженный голос:
— Подождите, подождите! Что это такое? Этот халтурщик валяет по полу наших комсомольцев, а мы смеемся? А-а! Кто он такой, чтобы над комсомольцами издеваться?
Все оглянулись, председатель Захар Петрович даже привстал с места и беспокойно посмотрел сначала на артистов, а затем на того, кто поднял такую тревогу. Посмотрел и удивился: кричал самый тихий парень Павел Дераш. На ходу стягивая с себя пиджак, он пробирался к сцене.
— Павлик, не бузи, — тихо, но строго сказал Захар Петрович. — Это же игра, шутка. Садись, Павлик, на место.
Но Павлик не сел на место. Он кинул пиджак в угол, на пианино, и стал засучивать рукава рубашки.
— Хорошенькое дело — сядь на место. Он теперь уедет и будет во всех колхозах и городах похваляться, что его боятся все комсомольцы «Зеленого Берега»… А тебе, Сергей, позор, что поддался…
— Повоюй ты! — откликнулся обидевшийся Сергей. — Ты на год моложе. А у меня уже… усы начинают расти…
За эту шутку публика простила Сергею его поражение и напряженно стала следить за дальнейшим развитием событий. И только теперь многие заметили, что Павлик уже не просто подросток, а вполне взрослый парень, с хорошо развитой мускулатурой, с упрямым, решительным взглядом серых глаз. И некоторые закричали, называя его не ласкательным, а полным, как и полагается называть солидного мужчину, именем:
— Не подведи, Павел! Клади товарища Грозного по всем правилам!
Но постоять Павлу за честь колхозных комсомольцев не пришлось. Причиной тому был все тот же заведующий клубом Белый.
— Павлик, не дури, — зашептал он, как только Павел стал в позу. — Ты задерживаешь артистов, и они опоздают на поезд. При чем тут честь? Они ведь такие же самые комсомольцы: и товарищ Вася Коленик и Коля Зенкевич.
Павел все еще недоверчиво оглядел, словно вылитую из бронзы, фигуру Грозного, а попросту Коли Зенкевича. Потом шагнул вперед и пожал великану руку.
— Это я пришел… поблагодарить вас, товарищи, за выступление. Приезжайте к нам почаще… И ты, Коля, и ты, Вася…
Таким был Павлик Дераш, которого звал председатель. Таким был Павлик Дераш, услышав имя которого, усмехнулся непобедимый Иван Сорока, заулыбались колхозники. Ведь тогда в клубе многие считали, что Павел попросту побоялся испробовать свою силу, а испугавшись, сказал, что он пришел на сцену совсем с другой целью.
Когда началась осушка болота, Павел и тут объявил, что комсомольская бригада пойдет впереди всех. Что пусть, мол, Иван Сорока особенно не кичится тем, что он бывалый, опытный землекоп. Найдутся и среди молодежи парни, за которыми Сороке нелегко будет угнаться…
— А, что там говорить, — отвечал на это Иван Сорока. — Видали мы твоих хлопцев, когда они с артистами воевали… Так и теперь будет. Не хвались ты, браток, а попробуй. Покажи свою хватку на работе.
— И покажем. Подумаешь, какая механика — болото копать.
— Посмотрим.
— Смотри себе на здоровье, дядька Иван…
В первый день ребята еле-еле выполнили норму, в то время как Иван Сорока дал две. На второй день комсомольцы дали полторы нормы, а старый землекоп три с половиной. На третий день он пообещал показать всю свою силу и умение и окончательно посрамить молодых, которые слишком легко бросаются словами направо и налево.
А молодежь болезненно переживала свое отставание. Многие попали на такую работу впервые, у многих в первый же день появились на ладонях мозоли. Особенно волновался Петька Гопанец. То он копал торф быстро, как машина, часто даже не замечая, сколько этого торфа на лопате, то вдруг чувствовал во всем теле слабость и садился надолго отдыхать, с тревогой поглядывая на Ивана Сороку, который вырвался вперед еще метров на пять.
— Ты спокойнее, — говорил ему Павел. — Набирай полную лопату и кидай ровно.
— А ты чего прицепился? Других учишь…
— И сам учусь. Я, Петька, подсмотрел один секрет. И вот завтра попробую. Надо только старика Устина уговорить еще раз постучать молотком по лопате. Сантиметра на три шире сделать.
