— Ты спокойнее, — говорил ему Павел. — Набирай полную лопату и кидай ровно.
— А ты чего прицепился? Других учишь…
— И сам учусь. Я, Петька, подсмотрел один секрет. И вот завтра попробую. Надо только старика Устина уговорить еще раз постучать молотком по лопате. Сантиметра на три шире сделать.
Уже кончался день, а Павел Дераш все еще не вылезал из канавы. Напрасно кричал ему Петька Гопанец, что старики давно окончили работу, что время шабашить и комсомольской бригаде. Павел как будто не слышал его голоса и все кидал наверх широкие пласты земли. И ребята, которые вылезли было из траншеи, снова взялись за лопаты.
— Докопаем вон до того знака и тогда пойдем домой, — обратился Павел к членам своей бригады.
— Ты что, ошалел?! Ведь ночь же на дворе! — чуть не плача, крикнул Петька Гопанец. — У меня руки сомлели… Я имею право на отдых? A-а? Имею?
— Вылезай из канавы, жаба, — спокойно ответил Павел и снова, почти уже на ощупь, продолжал копать.
Ребята знали, что Павел и в самом деле не вылезет из канавы до тех пор, покуда не дойдет до обозначенной по его плану межи, и потому с большей энергией принялись за работу. Не бросать же товарища одного на болоте. Хоть и ясно теперь стало, что им уже не догнать Ивана Сороку, старого опытного землекопа, что только несерьезный человек решил бы вызывать его на соревнование… В трудном, суровом испытании сил комсомольцев победили старики… Комсомольцы выполнили план почти на час позднее…
Если Иван Сорока возвращался домой в веселом и бодром настроении, то Павел Дераш шел молча, чертыхаясь каждый раз, когда усталые ноги цеплялись за корни или погружались в трясину. Перед глазами его все время маячило довольное лицо Сороки, с хитро прищуренными глазами, с форсисто закрученными усами. Мелькала, словно молния, лопата Ивана Сороки…
И вот сегодня Иван Сорока снова появился на своем участке и с видом победителя стал отмерять на болоте дневную норму. Сегодня он добавил себе еще пять метров и, довольный, вогнал в торф ольховый колышек. Но не успел он взяться за лопату, как возле него оказался Павел Дераш.
— Сколько вы, дядька Сорока, думаете сегодня выкопать? — избегая настороженных взглядов мужчин, спросил Павел.
Сорока быстро обернулся и провел тыльной стороной ладони по своим шелковистым усам.
— Дядька Сорока сегодня выкопает больше, чем вчера, — ответил старый землекоп. — А ты чего хотел? Закурить?
— Не-ет, дядька Сорока…
— Ну, так и будь здоров. Нет у меня времени на разговоры.
В эту минуту к мужчинам подошел Устин. Заметив Павла, он вдруг оживился:
— Посмотрел я сейчас, комсомольцы, на вашу работу. Вы же профиль искривили. От магистральной линии отошли больше, чем на полметра. А теперь что: засыпать станете? Слышишь, хлопец?
Павел ничего не ответил. Не обращался он больше и к Сороке. Павел быстро побежал в комсомольскую бригаду, схватил мерку и стал замерять ею по магистральной линии. Кто-то из бригады «взрослых» начал подсчитывать его участок.
— Зачем он приходил? — спросил с тревогой в голосе Устин, — Может, на соревнование Ивана вызвать?
— Не сказал.
— Не отважится.
— Такой отважится! — возразил кузнец. — Вы знаете, когда он прибежал ко мне сегодня? Еще до рассвета. Сплю я, самого наилучшего профиля сны вижу, а тут вдруг такой стук в дверь, что даже окна задрожали. И крик слышу: «Вставай, дядька Устин. Дело серьезное». И какое ж вы думаете, мужики, у него серьезное дело было? Лопату ему снова переделать! Четвертый раз… Надоел он мне хуже горькой редьки. Ну, чего вы пялитесь туда?
Колхозники уже не слушали старика. Внимательно и напряженно они смотрели в сторону комсомольской бригады, и вдруг один из них крикнул:
— Так он же седьмой десяток отмеряет. Уж не с ума ли сошел хлопец?!
Павел и в самом деле отмерял седьмой десяток метров. Поставив колышек на границе своего участка, он взял в руки лопату и начал выбрасывать торф. Тогда старшие мужчины зашевелились и стали соскакивать в канаву.
Павел уже не слышал и не видел, что делалось вокруг. К нему подходили Захар Петрович, фоторепортер, шумно стаскивали ребята в одно место вырубленный кустарник, но он не выпрямился, не заговорил. Хорошо заостренный широкий заступ легко врезался в податливый грунт. Теперь лопата набирала торфа в два раза больше, чем вчера. Когда было выбрано метров пять, Павел почувствовал, что ему жарко. Он снял верхнюю рубаху и решил отдохнуть минут десять. Но, оглянувшись на Сороку и увидев, что тот работает, снова схватился за лопату. Ведь за десять минут Сорока мог обогнать его на метр. Это никак не входило в расчеты хлопца. Он отдохнет, когда дойдет вон до того пенька. Это будет около десяти метров. Легкий весенний ветер ласкал оголенные руки Павла, забирался под синюю майку. По резиновым сапогам струилась бурая вода. Тяжелыми плитами ложился на лопату мягкий торф. Дойдя до пенька, Павел решил, не делая перерыва, копать еще метров пять — все же меньше останется на послеобеденное время. А когда прошел до очередной отметки, он вдруг почувствовал, что его уже не тянет отдохнуть. Солнце показывало полуденное время, и вот-вот должен был быть сигнал на обед. Оставшиеся минуты уже жалко было тратить на перерыв. Теперь Павел, с тревогой ожидая сигнала на обед, не назначал себе никакой границы, а старался выбросить наверх как можно больше торфа. Он даже не оглядывался на пройденный путь, не смотрел и вперед, на то место, где был обозначен конец сегодняшней нормы, казавшейся колхозникам неестественной и сумасбродной!
Когда наконец прозвучал сигнал, Павел выпрямился и только теперь оглянулся. Оглянулся и нахмурился: шагах в четырех от него стоял Моисей Коган с нацеленным на него аппаратом.
— Павлик! Дружок! — послышался с другой стороны канавы взволнованный голос Захара Петровича. — Вылезай скорее! Ну, чего ты стоишь?!
Белая парусиновая фуражка слетела с головы председателя и упала в ржавую воду канавы. Поседевшие волосы засеребрились на солнце, заиграли с ветерком. Изрезанные мелкими морщинками веки подозрительно заморгали.
Помогая Павлу выбраться из канавы, Захар Петрович чуть сам не угодил в нее. Впервые видел Павел в таком настроении этого старого коммуниста, поседевшего в суровых битвах гражданской войны, в бесконечных заботах колхозной жизни.
— Ты знаешь, сколько ты выкопал до обеда? — с возрастающим волнением кричал Захар Петрович. — Ты до обеда сделал столько, сколько Иван Сорока вчера выкопал за целый день. А сколько же ты еще после обеда сделаешь, Павлик!.. Да ведь это же наши комсомольцы выдержали такое испытание, сдали такой экзамен!..
Какой удивительный этот человек! Только теперь Павел понял, что под суровым обликом часто бывает спрятано самое чуткое сердце.
«ЭХ, СТАРАЛСЯ Ж НАШ ИВАН…»
Пришел черед беспокоиться и волноваться самоуверенному Ивану Сороке. Еще не всходило солнце, еще только загоралась на востоке заря, а опытный землекоп уже не один раз выскакивал во двор, чтобы взглянуть на свежевыбеленную трубу хаты Дерашей. Но не вился голубой дымок в легкую глубину летнего неба, не стучали ведрами, не скрипели двери — все было тихо у соседей. Успокоившийся Сорока возвращался в свою хату. А через десять минут его снова охватывало беспокойство.
— Евфросинья, слышишь, Евфросинья? — тормошил Сорока жену. — Скорее вставай. Вон у Дерашей дым, как из паровозной трубы, повалил… Он убежит на болото раньше меня!..
И хоть он — Павел Дераш — никогда не брался за лопату раньше, чем принимался за работу Иван Сорока, многоопытному землекопу казалось, что комсомолец может сделать это именно сегодня, что от молодежи можно дождаться любой хитрости. Ведь додумался же он сделать свою лопату на четыре сантиметра шире, чем у него, у Сороки. Оказывается, в первые два дня он подходил к старому землекопу и смотрел на его работу не просто так. Не для того только, чтобы провести время, дурил он голову кузнецу Устину. Это был тонко и хитро продуманный, рассчитанный до малейшей подробности план, который теперь неуклонно выполняется с беспощадным упорством. И слава старого землекопа, как казалось теперь Ивану Сороке, померкла, ее одолела могучая молодая сила.
Комсомольцы и вообще молодежь подхватили эту, может быть даже и временную, победу своего ровесника и постарались растрезвонить об этом событии на все лады. Если раньше в сводках Баса фамилия Ивана Сороки стояла на первом месте, то теперь она упоминалась только после Павлика Дераша. «Новый рекорд комсомольца Дераша», — объявляла комсомольская газета. «Выдающаяся победа Павла Дераша», — солидно красовалось на первой странице центральной республиканской газеты. Даже пионерская газета, сообщая о делах зеленобережских школьников, не забывала задушевно, в нескольких строчках, сказать о Дераше… И Митька Попок, этот бесхитростный и верный барометр всемирных и колхозных новостей, сначала вручал почту Павлику Дерашу и только после этого задирал свою рыжую поповскую бородку и выискивал глазами Ивана Сороку…
