День ото дня увеличивалась выработка Ивана Сороки, но и с каждым днем, обгоняя его, уходил все дальше и дальше Павел Дераш. И только тогда понял старый землекоп, что, кроме молодости, помогала комсомольцу и сконструированная им лопата. В этом, наверно, и была главная причина победы Павла. Поэтому пришлось Ивану Сороке дать Устину срочный заказ: «…Сделать такую же лопату, как и у Павла Дераша».
Колхоз «Новая Заря» работал неподалеку от бывшей бобровой плотины, перерезая самую большую подкову реки. Позавчера в полдень землекопы разрушили перемычки, и вода бурно помчалась по новому, прямому как стрела руслу. Уже в полдень на следующий день зеленобережцы почувствовали результат этой работы: торф стал более сухим и вязким, работать стало гораздо легче даже в тех местах, где трасса проходила по «чертовым окнам». Поэтому Иван Сорока еще надеялся вернуть свою былую славу. Хоть бы в последний день! Иван Сорока знал, что если Павлику Дерашу сочувствует молодежь, волнуется и болеет за него, то за рекорд Ивана Сороки грудью стоят люди среднего поколения и все пожилые.
Устин даже сказал, когда принес переделанную лопату:
— Я, Иван, прибавил еще и в длину сантиметра два. С таким профилем ты должен его наверняка перегнать. И почему ты раньше не сказал, что хочешь сделать лопату такого профиля?! В комсомольской бригаде все воюют такими лопатами, как у Павла…
Вот и казалось сегодня Ивану Сороке, что жена слишком медленно поворачивается возле печи, что дрова тоже горят медленнее, чем обычно, будто год пролежали в воде. И сало на сковороде, и блины, и даже картофельная похлебка — все так медленно поспевает, чтобы, как нарочно, задержать его своевременный выход на работу. Тем более, что и Захар Петрович давно прошел на колхозный двор, давно, как казалось Ивану Сороке, бренчат на молочной ферме жестяными ведрами доярки…
Во время завтрака знаменитый землекоп вдруг обнаружил еще одного почитателя и сторонника Павлика Дераша. Обнаружил в своем доме, в своей родной семье.
Этим изменником оказался Ромка, твердой и ежедневной обязанностью которого было отводить утром в детский сад, а вечером приводить домой Анюту и Петрика. Так вот этот Ромка, умывшись студеной водой и вытирая полотенцем розовощекое лицо, проговорил:
— Вчера Захар Петрович и Миклуш послали телеграмму в Центральный Комитет.
— Какую телеграмму? — спросил отец.
— Что Павлик установил новый рекорд.
— Мгм… — неопределенно обронил Сорока, но тут же заметил: — Прошлым летом такую телеграмму посылали о трактористе Брыле. Но не успела она дойти, как его опередил Шикун.
— Мало ли что было в прошлом году, — обидчиво сказал Ромка. — А Павлика никто не перегонит! Никогда!
Иван Сорока даже перестал есть.
— Почему ты так думаешь?
— Думаю… Павлик всех перегонит. Он комсомолец.
— И меня?.. И меня перегонит? — еще не веря тому, что он слышит от сына, спросил Иван Сорока.
— Тебя?.. — Тут Ромка с пренебрежением взглянул на отца. — Он же тебя давно перегнал…
— Ах ты сукин кот! — рассердился уже не на шутку Иван Сорока. — Вот ты как своему отцу сочувствуешь? Где мой ремень?
Но покуда Иван Сорока выбирался из-за стола, маленького изменника и след простыл. Сильно взволнованный таким случаем, Иван Сорока отыскал шапку и двинулся из дому.
Погода, как и в минувшие дни, стояла благоприятная. Бригадиры полевых бригад даже сетовали, что солнце греет слишком щедро и может повредить яровым посевам. Жаркая духота нависала в полдень над болотом и над полями. Только под вечер край неба начинал затягиваться серыми облачками, и до Зеленого Берега долетали слабые раскаты далекого грома. В вечерних сумерках были видны где-то за пущей даже короткие вспышки молнии. Но дождей не было. Редкие тучи, которые появлялись вечером, под утро исчезали вместе с ветром-суховеем.
Оказавшись во дворе, Иван Сорока в первую минуту не разобрался, что за шум слышится с улицы. Схватив лопату, он выбежал за ворота.
Целый батальон хлопцев и девчат, со вскинутыми на плечи лопатами, шел по деревне. По мере его продвижения то из одного, то из другого двора выходили землекопы и присоединялись к этой боевой группе. Впереди, словно командир, шагал Павел Дераш. Не одна, а две лопаты красовались у него на плече: одна его, а другая Яшки Пролетки, колхозного весельчака. В руках у Яшки была гармонь.
При виде этой процессии Иван Сорока нахмурился. Так можно ходить только на свадьбу, на вечеринку, а не туда, где сам черт не то что ног, а хвоста из трясины не вытащит!
Гармонист сперва наигрывал тихонько, часто переходил с одного мотива на другой, как будто пробуя, на чем ему лучше остановиться. И вдруг, приглушив гармонь, запел звенящим тенором:
Эх, старался ж наш Иван
На войне с болотом…
— Золотое у хлопца горло! — возбужденно проговорил Максим Резак, здороваясь с Сорокой. — Ты вслушайся только… Разве не правда?
— Гм… гм… — неопределенно ответил Сорока.
Яшка Пролетка затейливо изобразил серебряными голосами гармошки соответствующую музыкальную паузу и запел снова:
… Появился Павлик Дераш —
Подбавил заботы.
— Ну, слышал! Хороший голос? — снова обратился Резак к Сороке.
— Отвяжись… Дерет горло, как молодой петух… А о чем, сам не знает, — еще больше нахмурился Сорока и придержал шаг, чтобы не идти рядом с этим долговязым поклонником Яшкиного таланта.
Пристыженный землекоп оказался почти в самом хвосте колонны, чтобы только быть подальше от гармониста, и тут увидел новую колонну, и в первом ее ряду своего Ромку. Он шел рядом с Мечиком Марецким. В колонне было человек тридцать ребят, и они точно повторяли все движения взрослых и пели то, что слышали от Яшки:
… Появился Павлик Дераш —
Подбавил заботы.
За такую кощунственную песню один из молодых землекопов — у которых-то, кстати, и лопаты и гармонь были только в воображении — сразу выбыл из строя, вытащенный оттуда сильной рукой отца. Этим потерпевшим землекопом оказался Ромка.
— Я тебе, мерзавец, покажу, как батьку позорить! — шлепнув хлопца ладонью по заду, зашипел Иван Сорока. — Сейчас же ступай домой. Ты отвел малышей в сад? Отвел? А-а?
А ядовитый Яшка-гармонист уже напевал!
Павлик думает: герой
Он у нас особый,
А Иван как поднажмет —
Догони попробуй.
Сорока только теперь уловил, что у Яшки совсем неплохой голос, и пошел быстрее в надежде услышать новые, приятные для себя подробности. Но гармонист уже кончил петь свои злободневные частушки, и над колонной, над глухим позвякиванием лопат, в прозрачной утренней прохладе загремел походный марш.
Минут через десять старый землекоп занял свое место на трассе магистрального и, не оглядываясь, не интересуясь тем, что творится вокруг, начал яростно выбрасывать большие пласты неподатливого торфа.
Сегодня он твердо решил отвоевать у Павлика Дераша свое первое место. Но некоторые непредвиденные обстоятельства помешали этому. И виновником всему был его собственный сын Ромка.
То, что делалось на болоте, захватило теперь все внимание ребят. Это было великолепное зрелище, которое вряд ли повторится в Зеленом Береге. Изо дня в день на протяжении трех недель на деревенской улице можно было встретить только дряхлых стариков, вся жизнь которых осталась в прошлом, и несамостоятельных маленьких граждан из яслей и детского сада, жизнь которых еще только начиналась. Остальные зеленобережцы от зари до зари яростно воевали с болотом. С раннего утра и до позднего вечера поблескивала на трассе магистрального сталь заступов. Разноцветным пышным маком цвели женские платки, майки и рубахи мужчин. В воздухе непрерывно мелькали, облитые темной бронзой загара, тысячи крепких рук.
Погода стояла самая благоприятная. После лютой, суровой зимы солнце грело щедрыми горячими лучами. Прозрачная теплая духота плыла над болотом, над полями. А болотная топь упорно сопротивлялась великому народному наступлению. Если уровень воды в речке понизился после взрыва бобровой плотины, то во многих местах главной трассы ржавая вода еще держалась на поверхности торфа, еще предательски колебался под ногами покрытый реденькой жесткой осокой грунт возле «чертовых окон». Часто люди проваливались в болото по пояс, по шею. Часто вода снова заливала канал. И тогда многие землекопы бросали лопаты, хватали ведра, широкие полотнища брезента, чтобы хоть немного утихомирить бешеный разгул стихии.
