шла, когда план выполнили. Надрывались, чтоб скотину кормами обеспечить! — сказал Садрый. — А теперь отнять последнее?
— В совхозе есть коммунисты, — напомнил Полухин, — давайте посоветуемся.
— Стране нужен хлеб, товарищ Полухин, — припер его Багаев.
— Стране совхоз тоже нужен, — возразил Полухин.
— Думаете, мы это не понимаем?
Сергей взглянул на Багаева, на его гладкое энергичное лицо.
— Вы понимаете… Но я, как главный зоотехник, не согласен с таким решением.
— Он у нас, товарищ Багаев, всегда много на себя берет, — вставил Камал.
Багаев обернулся к Карпову:
— Разговаривать с ним не стоит. Открыто саботирует. За такое дело отдают под суд. Под суд! — и направился к тачанке.
— Всех не засудишь! — выкрикнул Садрый Багаеву вслед.
Багаев смерил Садрыя долгим взглядом и сел в тачанку. Карпов поднялся следом и тронул лошадей.
Мельчайшей пылью моросил дождь. Все стояли, понурив головы, молча переминаясь с ноги на ногу.
— Надо сопротивляться, — нарушил Муртаза молчание.
— Ты это брось. Знаешь… — предупредил Камал.
— Заткнись, кулацкий выродок! — осадил его грозно Садрый.
Подгоняемые дождем, все отправились домой.
Глядя на облака с чернеющими разрывами, Сергей всем существом переживал случившееся. Нет, он не хотел противоречить интересам государства. Но, и не желая того, он был против сдачи этого зерна. Это диктовалось тайнами производства, по которым семена в зерновом, корма в скотоводческом хозяйствах принимаются за абсолютные данные, как климат и почва. И в то же время в Сергее поднимались сомнения. «А может, так нужно?.. Ведь не о своей личной выгоде печется Багаев… Не в этом дело, — вскоре сказал он себе мысленно. — Дело в нежелании считаться с людьми… жить вместе с ними — в их усилиях, радостях и печалях — вот что нетерпимо», — думал он, поглядывая на рабочих, устало поднимающихся вместе с ним на пригорок.
Дома у него в это время сидели, не зажигая лампы, Тоня и Ягда. Тоня говорила:
— Когда вы уехали — ты, а потом Сергей, — я еще не чувствовала пустоты. Все заполнил сын. Я жила как во сне… Будущее, к которому я так стремилась, о котором так жадно мечтала, уходило все дальше и дальше. К прошлому, казалось, пути не было… И вдруг я увидела себя — одну, такую маленькую… и Сергея. Я всегда знала, что нужна ему. А это ведь тоже что-то значит… — Она вздохнула: — И вот… сына оставила у матери, а сама — сюда.
— Что ж, все правильно, — сказала Ягда.
— Если б не прошлое…
— По прошлому можно тосковать, но возвращаться к нему мы не можем, — заметила Ягда.
— Почему не можем?.. — Тоня вдруг остановила себя, затем сообщила: — Я получила письмо от Глеба. Он просит у меня прощения… Хочет, чтобы я вернулась…
Ягда с удивлением взглянула в ее лицо — такое непроницаемое в эту минуту.
— И что же теперь?..
Тоня молчала.
— Сергей так счастлив с тобой…
— Возможно.
— «Возможно»! Ты это знаешь лучше меня.
— Что из того, что знаю, — сказала Тоня. — Глеб — отец моего ребенка, а я — мать. — Она покачала головой. — Нет, не это главное… Для меня он — первые встречи, первые радости. Не могу я его забыть, вот и все.
— Ты же сама захотела приехать к Сергею — не он притащил тебя.
Тоня не ответила.
«Откуда мне знать, по каким законам живет сердце человека, — подумала Ягда. — Я знаю пока только одно: если я не могу спасти больного, я сама вместе с ним умираю. А когда мне удается помочь ему и он оживает, я сама вместе с ним воскресаю… Разве можно просить у людей отзывчивости, доброты?.. Но требовать честности от них можно», — подумала она. А вслух сказала:
— Тоня, вырви из сердца прошлое.
— Но как заставить себя жить сегодня? Как? — с упорством отчаяния спросила Тоня.
Ягде стало не по себе — такое потерянное у Тони было выражение.
— Не знаю как… — сказала Ягда, — но бросить Сергея сейчас — значит предать его.
— Предать?
— Играть на чувствах человека, запутать его и уехать — разве не предать?.. — вдруг вскипела под удивленным Тониным взглядом Ягда. — Там потерпела неудачу, приехала сюда, увидела, что ты любима… Он, чем может, лечит твою рану. А ты приняла это как должное.
— Да что ты понимаешь? — сказала Тоня.
Ягда встала и сорвала с вешалки свое пальто.
— Я вижу… — сказала она, задерживаясь у порога, — тебе действительно лучше уехать. Только не тяни с этим. — И она вышла из комнаты.
Деревню обняло ночное небо.
Подойдя к калитке, Сергей на миг остановился. В последние дни, возвращаясь домой, он думал: вот войдет, и все будет как прежде. Прежде, когда он верил ее глазам.
Плащ он повесил в передней, а когда открыл дверь, Тоня сидела на кровати. Он поставил у порога новые сапоги.
— Тебе купил. Должны подойти… Дожди начинаются.
Она кивнула на стол:
— Там тебе повестку принесли, — и пошла разжигать примус.
В повестке говорилось, что Чекмареву С. И. необходимо явиться в райвоенкомат на медицинскую комиссию для определения в войсковую часть.
Тоня вернулась и, скрестив руки, прислонилась к печке. Сергей торопливо отложил бумагу:
— Все это пустяки… Сегодня… последнее зерно отняли. Что теперь будет… А скота по Башкирии все меньше и меньше.
— Скажи, пожалуйста, — спросила она, — почему ты для работы выбрал Башкирию? О чем ты здесь писать собираешься?
Сергей поднял голову. Его удивил неожиданный вопрос.
— Писать?.. А зачем писать? — Он вздохнул. — Надо жить, жить…
— Жизнь в каждом из нас, — ответила она. — И каждый хочет, чтобы ему было как можно лучше.
— Может, и так… — сказал он и подумал: «Жизнь для себя сушит мозг».
— Ты спрашиваешь, почему я выбрал Башкирию?.. — вспомнил он ее вопрос. — По-моему, Толстой сказал: земля башкир похожа на землю Геродота — она пустынна, не обжита… Теперь она пробуждается, как от резкого толчка… Меня интересовали эти переходы из одного состояния в другое, оттенки смежных состояний, чувств. Поэтому выбор Башкирии можно считать не случайным.
— Только что-то не видно этого резкого перехода, — отрезала Тоня холодно.
— Ну, это видно тогда, когда что-то делаешь сам, — сказал Сергей, поднял голову и на резко обозначившемся лице Тони увидел такую безысходную тоску, что опять встревожился: «Что произошло?.. Что у нее на душе?» Но она ничего не высказывала. И он не расспрашивал. Он стыдился этого.
«Неужели наше сближение было только случайностью? — думал он. — А как же тогда ее слова: «А ты меня не разлюбишь»?»
— Тоня, напиши письмо матери, — сказал он, — пусть приезжает. И маленького привезет.
Она молчала.
— То, что было хорошего, светлого между нами, — сказал он наконец, — то, что я считал своим счастьем, не забудется. Но давай, Тоня, откровенно… Я выдержу.
— Я съезжу домой, —
