РУКАВодство по рукоприкладству - Александр Иулианович Рукавишников

заметил, как наступило время, когда мои друзья «трезвенники-интеллектуалы» начали классе в восьмом влюбляться один за другим. Так вот со своими душевными терзаниями и за советами они непременно шли к ней, мудрой Ангелине.

Когда я был маленький, у нас дома всегда стоял запах хлеба; этот запах мне особенно запомнился. Папа укладывал хлеб прямо на газовую горелку, и буханка немного обугливалась. В день, когда Ангелины не стало, мы с папой и Филиппом молча сидели на кухне, а хлеб подгорал и дымился, прямо как тогда. И снова был запах детства, старого нашего дома, когда все еще было в порядке и были живы бабушки и дед. Папа в тот день вспоминал всякие ее хулиганства и как они с Ангелиной познакомились. Еще абитуриентом, он пришел в Сурок — кажется, узнавать про поступление. Там во дворе в тот момент ошивались какие-то уже студенты. Из компании этой до него донесся хриплый голосок, рассуждавший о том, как было бы здорово в этот жаркий день выпить холодного сухого вина. Про этот хриплый голос он довольно часто вспоминал.

В общем, неудивительно, что с таким детством дорога мне была заказана в один институт — Сурок. Поступал по блату, предупреждены, говорят, были все на всех факультетах. Учась на первых курсах, я постепенно начал помогать лепить скульптуры — сначала Ангелине, а потом ее подругам. Чаще всего — красавице тете Зине по кличке Кошка. Мы жили в одном дворе, на Маяковке. У нее был большой серый кот Киссенджер и толстый сын Сережа по кличке Satisfaction. На несколько лет моложе меня, он всю юность растил светлые волосы и правдами и неправдами собирал коллекцию винила. Кошка славилась фигурой и статусом любовницы Павла Ивановича Бондаренко, который, в свою очередь, славился тем, что был ректором Суриковского института, установил титанового Гагарина на Ленинском проспекте, а в войну партизанил, ловил и уничтожал фашистов, как мух. Одного его слова в институте было достаточно, чтобы все забегали и всё беспрекословно завыполнялось.

Как-то мама, вроде невзначай, упомянула, что тетя Зина получила заказ и лепит трех пионеров с горнами. И что, мол, было бы неплохо заехать к ней в мастерскую — помочь. Я страшно загордился, почувствовав, что кому-то нужен. И не кому-то, а самой Зине Шестеркиной, вожделенной мечте юности. Кстати, в отличие от Набокова с его Лолитой, меня всегда привлекали не девочки, а дамы постарше — с определенного возраста я был влюблен во всех маминых подруг одновременно.

Зинина мастерская находилась где-то в районе Песчаных, левее Сокола, если смотреть от центра. Мы с мамой вошли в обычный полуподвал с неполноценными окнами. Всё в нем было кукольно аккуратно. На видном месте висели фотографии солдат, и поныне украшающих мост на Ленинградском проспекте, и «женщины с корабликом», которая венчает входную группу Речного вокзала. Она очень гордилась этими работами.

Стол, накрытый красивой клеенкой, ломился от вкусностей.

— Кофейку? — потирая холеные ручки с безупречным маникюром и множеством породистых колец, предложила потенциальный автор «пионеров».

Я промямлил:

— Может, сначала полепим? Где «пионеры»?

Хотя есть и хотелось по молодости.

— Успеем, — успокоила хозяйка. — Откройка шампанское нам с мамой. А ты за рулем, пей кофе или «Буратино». — Мне совсем недавно родители подарили «жигуль», и я чувствовал себя крутым.

После легкой получасовой трапезы я, открыв второе шампанское, пошел в другую комнату к «пионерам». А Зина с узким бокалом и ментоловой сигаретой, с которой никогда не расставалась, в одной руке и стекой в другой последовала за мной. Мама с какой-то книжкой зависла у стола.

— Натурщице позвонила, сейчас придет, рядом живет, — сообщила Кошка.

Композиция была раскрыта. Я был «поражен» смелости пластического и анатомического решения. Каркасы лезли из всех мест и качались. Размер фигур был не настолько велик, чтобы убить при падении, разве что покалечить. Укрепив их слегка, приступили к работе.

Происходило это так: я лепил, Зина наподобие автомата за мной замазывала. Появилась натура с бутылкой красного донского игристого. Это была смазливая, во вкусе Льва Толстого, с темным пушком над верхней губкой, невысокая жопастая взрослая девушка с толстыми ногами и аккуратной грудью. Она сразу разделась, оставшись в лифчике и трусах синего цвета. Взобралась на подиум, который был рядом со станком. И начала принимать разные позы, примеряя гримасы независимости. В скульптуре одно время была мода на подобное телосложение, очевидно от Сарры Лебедевой.

Тетя Зина не унималась и добросовестно портила всё, что я делал. Я пошел к маме и настучал на скульптора и модель. Она их забрала в своей лаконичной манере: «А ну-ка на х. р все отсюда! Так он никогда не закончит. Пошли лучше выпьем!» Когда женщины удалились, я быстренько привел всё в относительный порядок. Часа через два мы ехали домой на Маяковку, Ангелина с Зинаидой, сидя на заднем сиденье, пели Вертинского, а модель осталась в студии убираться. Проводив автора до квартиры, мы пошли домой. Иулиан открыл дверь: на пороге стояли, обнявшись, мы с мамой. Посмотрев на нас поверх очков, он со смехом заметил: «Если часто будете помогать Кошке, сопьетесь».

У семьи Рукавишниковых есть дворянский герб — башня-тура с вырывающимися из нее языками пламени. В декабре 2000 года я работал в Вероне. Мне позвонили — папе плохо. Я купил билет на ближайший рейс и поехал в аэропорт. Самолет в Москву улетал утром. Я ехал по предрассветной декабрьской промозглой Италии и вдруг увидел перевернутую горящую фуру — пламя бушевало, озаряя небо рыжим. Подсознательно понял, что папы больше нет. В Москве через несколько дней после прощания неожиданно ночью загорелась и сгорела дотла баня на даче. Пусть кто-то думает, что это совпадение. Я думаю иначе.

Папа Иулиан. Великий скульптор. Так считалось у нас в семье. Об этом, правда, в пору моего детства кроме нас никто не знал. Да, я уверен: он заслуживал куда большей славы. Возможно, просто родился не в то время и потом не был в полной мере оценен. Красавец, душа компании, очень принципиальный, упрямый и последовательный. Причем он всегда был прямолинеен невзирая на личности. Он просил, или правильнее сказать, спокойно приказывал, и тут же все исполнялось.