а новому дрессировщику удалось лаской сделать ее кроткой и послушной. Помню, он научил нас класть ей в пасть кусочки рафинада в виде поощрения. Горячая влажная глотка, глаза внимательные, оценивающие, казались недобрыми. Иулиан прогнал меня репетировать другие репризы, а сам остался с ней. Вернувшись через какое-то время, я застал умилительную картину: слониха сидела на заднице, перед ней сидел мой папа на табуретке, подперев щеку, и по-дзенски влюбленная улыбка блуждала на его лице. Пустые пачки из-под сахара аккуратно сложенные лежали рядом. «Ну что, будешь лепить ее портрет или фигуру?» В ответ я услышал: «Безусловно». Как бы это было красиво, если бы он успел это сделать.
Здесь необходимо сказать о выборе сюжетов. Он всегда поражал меня продуманностью композиции до мелочей. Наверно поэтому все вещи его, за небольшим исключением, пригодны для любого, или правильно сказать, выдержат любое увеличение. Часто наблюдаем противоположное: размер большой, а по внутреннему устройству — пудреница или гном на пудренице. Из того, что удалось сделать большим, это «Четыре лилии», «Бабочка на листе», «Улитки» и «Куколка». Не зря он изучал всерьез искусство древних: Египта, Индонезии, Греции, Сирии и Ассирии. В Европе кумирами его были Аристид Майоль, Карл Миллес и Карл Блоссфельд. Блоссфельда он часто брал за основу, говоря: «Здесь все уже найдено». От себя добавлю, менял сильно, чаще в сторону лаконичности. Помню домашние батлы в конце 70-х. Помню вселенский поиск плаща агронома, без которого нельзя было браться за композиционную статую «председателя», очевидно навеянную образом, созданным Михаилом Ульяновым. Пресловутый плащ нужного размера для уже подобранного натурщика никак не находился. Мы с мамой орали, выведенные из себя упрямством главы семейства. И тут пришло приглашение поучаствовать в какой-то экологической выставке на ВДНХ на воздухе, и Иулиан, не без наших настойчивых стенаний, сделал лаконичный бронзовый листик, примерно 90 сантиметров. На фоне остальных опусов имел скандальный успех в узких кругах московских художников. Следующим утром Иулиан проснулся, как говорят, другим — настоящим мастером. Эти удивительные загадочные произведения, особенно в то время, стали рождаться одно за другим, сначала мучительно и редко, потом быстрее, смелее, отвязнее, пока не образовалась вертикальная связь с Всевышним, превратившаяся в мощный поток. Мы с мамой были безумно рады, хотя и являлись самыми непреклонными цензорами.
«Убери глаза».
В ответ его типичное: «Как так?»
«Убери вообще!». «Птичья нога слишком реалистична. Преврати в деталь какого-нибудь механизма».
«Деталь. Да пошли вы».
Надо сказать, что он часто прислушивался и часто соглашался, что поначалу мне было удивительно. Но, конечно, иногда нет. Характер у мастера был не чета моему, я вообще соглашатель, восточный стиль поведения. У нас нет намерений, их рождают обстоятельства. Про себя в одном гороскопе я с внутренним удовлетворением прочитал: Весы — неспособен на подвиг. Иулиан был способен на подвиг. Если он прекращал с кем-либо общаться, то это было навсегда. При этом его все обожали. До сих пор встречаю в разных местах людей которые говорят мне: «Знали Вашего батюшку». А по глазам читаю: «Не тебе чета». Согласен.
Внешне с возрастом, говорят, появляется сходство. А внутренне, конечно, он базальт, а я, наверно, ковыль. Эрнст Неизвестный рассказывал мне в Нью-Йорке у себя в мастерской про сумасшедшего Юльку, который засовывал всех соучеников в Сурке в какую-то печку за то, что они шумели и мешали работать над этюдом с натуры. Когда я, вернувшись, передал ему привет от соученика и спросил про это, он ответил: «Врет. Только его».
Помню, до творческого перерождения ему заказали мраморный портрет Брежнева. Леонид Ильич уже плохо себя чувствовал, и лицо его стало слегка асимметричным. Я помогал. В общем хотели сделать поблагообразнее, кончилось тем, что слепили портрет самого Иулиана размером 5–6 натур. Резчики вырезали его из мрамора, отполировали, и мы, ничего не подозревая, отвезли его и еще какие-то мои работы в Манеж. Сначала ржали все коллеги: «Ну ты, Юлька, даешь! Себя ставишь в Манеже на выставке, посвященной съезду. Да еще в вводном зале». Петр Нилыч Демичев, который был тогда министром культуры, сказал папе при встрече: «Вы, Иулиан Митрофанович, уж как то повнимательней». Или что-то в этом роде. Фразу эту потом долго повторяли как мантру московские скульпторы.
Все любили его. Мы ездили с ним лепить в разные города, даже в самые немыслимые условия: зима, окна выбиты, холод… Помню, я, как-то работая с ним, провалился между досок, поскользнулся на глине и начал падать с лесов, но, расставив руки, задержался на следующем уровне. Он, увидев это, промолчал, а после вечером посадил меня перед собой и рассказал основные правила поведения на лесах. Как сейчас помню, тихим голосом сказал: «Начинай медленно вести себя по системе, и это станет со временем органично для тебя». До сих пор так и работаю на лесах, действительно привык.
Как-то раз я заметил, что, начиная делать один кусок, он практически заканчивает его, а не ползает в «творческом экстазе» по всей статуе, потом следующий, потом следующий. Это абсолютно не значит, что кусок получился, но благодаря этому принципу скульптура двигается к завершению, каждый фрагмент как бы тянет следующий. Многие скульпторы этого не понимают и не умеют, может быть поэтому в наших многострадальных городах мы имеем такие «шедевры». К чему он тоже относился снисходительно, с высоты мастера. Часто с иронией говорил: «Культурка низкая, как могут, так и лепят». Один раз мы вместе ехали в машине с его знакомым архитектором мимо недавно построенного ЦДХ. «Вот еще построили какое-то дерьмо!» Архитектор скромно сознался: «Это я». «Ну что ж ты…» — сильно наехал на него отец. Сидя на заднем сиденье, я пожалел несчастного человека. Папа работал со многими архитекторами, но, пожалуй, чаще всего с Николаем Миловидовым, всегда элегантно одетым, по моде конца XIX века, очень вежливым и эрудированным человеком. Они так курили, что от дыма не было видно ни макета, ни того, что они рисовали. Столько мата я никогда не слыхал ни до, ни после в своей жизни, эпитеты сыпались в обе стороны как водопад.
Мы с ним много работали в Калуге — там находился крупный скульптурный комбинат. Как-то раз с нами поехали мои друзья Витя Колосов и Костя Астахов — двое из ларца.
— Надо бы пожрать чего нибудь, — кричит Иулиан вниз проходящему мимо с ведрами Витьке. — Сгоняй на рынок, ключи от машины в штанах.
— А сумки в багажнике есть, Иулиан Митрофанович?
— Не помню, посмотри. А тебе пары ведер не хватит?
Прошло лет сорок, а выражением «принести пару
