интерьер вестибюля. Тишина. Есть в этом нечто волшебное.
В деканате скульптуры, который располагается в маленьких двух комнатках, аншлаг. Спасибо Переяславцу — отучил всех целоваться, а то художники любят. Накинутся с чесночно-перегарными оттенками в бородах и норовят всего обслюнявить. Откуда у них это? Но скульпторы теперь не такие, почти не пьют.
— Всем кюю, — как обычно приседаю я с похлопыванием по щекам, респект Георгию Данелии. Надо отучаться, а то и ректор в коридоре со мной так недавно поздоровался под недоуменными взглядами второкурсников.
В приемной комиссии обычно человек восемь-десять. Лезем из кожи, стараясь быть объективными. Скучная неинтересная миссия. Примерно одно и то же во всех аудиториях. В большой и неуютной на третьем этаже мое внимание останавливается на скульптурах и рисунках повышенной страшноты и выразительности. Особенно скульптурный портрет с натуры. Асимметричный, безо лба и без затылка, глазки как у вареного судака, на разном уровне. «Сам Микеланджело бы так за две недели не слепил» — повторяю свою надоевшую всем шутку. — «Кто это, не знаете?» — обращаюсь к педагогам, которые обязаны присутствовать на экзаменах.
«По-моему, это девочка, такая маленькая», — тараторит скороговоркой декан. — «Найди ее мне после экзаменов. Не забудь. Сделаем с ней шедевр».
Месяца через четыре, уже зимой, поздно вечером ко мне в мастерскую на Арбате пришла Саша Рогоза с папой. Мы познакомились. Я поведал им свою идею, и работа началась. Невысокая, хорошенькая, хрупкая 19-летняя Саша оказалась обладательницей мужественного характера. Получив от меня задание, которое заключалось в том, чтобы вылепить из пластилина играющую на баяне девушку в юбке, зубастую, высотой сантиметров восемьдесят, она на следующий день приступила к работе и вскоре, недели через три, показала свою скульптуру. Мои ожидания оправдались. Потом я поработал при ней часа два (важно, что при ней), объясняя, что и почему я делаю. Финита ля комедия. Шедевр состоялся. Подписанный: А. Рогоза, А. Рукавишников. Да, ladies first. Позже, отлитый в бронзе, он с успехом экспонировался на экспериментальной выставке «Из князи в грязи». Но это уже следующая история.
Из князи в грязи
Закончив Суриковский институт с хорошими отметками, я никак не мог отойти от учебного рисунка. В скульптуре постепенно начало получаться еще в институте, а на плоскости — ну никак. Замахиваешься на великое, а выходит учебная тоска; правильная, хорошо закомпонованная, крепкая тоска. Изучал великих — самым крутым я считал Пизанелло. Изучал древних японцев и китайцев. К слову сказать, попадаются удивительной красоты китайские художники, обратите на них внимание. Изучал
наивных и примитивных, смотрел умалишенных дикарей, добрался до эскимосов и чукчей. Кстати, наших от американских отделяет километров пятьдесят — знаю, бывал на Чукотке. Как-то по просьбе Романа Абрамовича ставил в Анадыре памятник местному писателю Юрию Рытхэу. Рытхэу пешком ходил на их территорию со своим товарищем. Так вот, наши художники-косторезы делают одинаковые всем известные сюжеты на продажу — охоты на моржей и прочую убогую сувенирку. А такие же эскимосы там рядом — гениальные произведения. По идее, должно быть наоборот, там ведь устоявшийся мир денег и чистогана. Но увы, факт.
Так вот, рисунок и его поиски. Я менял размеры листа, царапал на ржавом железе, рисовал на рубероиде и т. д. Бесполезно. Ничего не выходило.
Вот плоды этого хваленого классического образования! А на деле русская школа изобразительного искусства годится только для того, чтобы выделиться на молодежных и всесоюзных выставках, злился я. Как было бы здорово ничего не уметь и рисовать, опираясь только на желание создать великое произведение. И на искренность. Видимо, можно как-то вводить себя в это состояние. Как делали, наверное, неординарные, совершившие прорыв в музыке двадцатого века люди: Шостакович, Джоплин, Шнитке, Хендрикс, Заппа, Веберн.
В какой-то момент мне стала яснее задача: по крайней мере, она была сформулирована. Уметь переключаться как в скульптуре: то идиот, то гений, то академик, а то ремесленник. Просто звучит вроде бы, а вот так вот сразу фиг сделаешь и фиг поймешь, а главное — фиг применишь.
Шли годы — такие, сякие. Я много рисовал. Даже купил в этом году землю под запасник для картинок. Дешево продавать жалко, а дорого не пришло время. В 2012 году я открыл «Рукав» — арт-пространство в районе Таганки, где молодые художники учат людей разного возраста азам изо. Это свое детище нечасто навещаю: хватило всего этого в институте. С вывеской заведения и названием долго не мудрствовал — Рукавом меня зовут со школы. Сейчас мои студенты, опаздывающие в институт, частенько спрашивают у моего водителя: «Давно Рукав приехал?» Да я и нетленку свою подписываю RUKAV. Или РУКАВ. Зависит от предполагаемого места обитания произведения. Фамилию мою иностранцы выговорить не могут, а отчество и подавно.
Когда «Рукав» открывали, мне стукнуло шестьдесят два. В прошлом веке, особенно в детстве, часто задумывался: какими мы будем в двухтысячном году. Да ладно, когда ещё это будет — успокаивал себя я. А вот наступило и ещё плюс двенадцать лет. И что же? Еще тренируемся (не так, как раньше, конечно). И реагируем на форму красивой женской лодыжки. И даже перечитывая этот текст спустя восемь лет его написания — все то же самое. И спустя восемь лет после открытия я подумал: а может, и мне чего-нибудь оттопырить на старости лет? И оттопырил.
Попросил кинуть клич, что, мол, собираю центральную, экспериментальную группу. Да, так и назвал. Подумал, что буду ее тренировать нетрадиционным способом целый год, итогом которого будет выставка с каталогом. А на выставке — будут экспонироваться работы этих экспериментальных учеников вместе с моими.
Вот тут и пригодятся мои мытарства с обучением творческому рисованию, и дзенский подход к творчеству, и выведение на первый план искренности и спонтанной, закономерной последовательности, думал я.
Группа набралась. В большинстве своем люди убегали, послушав мою невнятицу несколько занятий. Оставшиеся приводили новых несчастных. Наверное, говорили что-то в духе: он не в своем уме, но вроде бы добрый и не кусается. Постепенно сформировался костяк. В основном женщины среднего возраста, несколько мужиков — все состоявшиеся в своих профессиях люди. Они вскоре сняли приличный подвал неподалеку от «Рукава», завезли туда все необходимое, и понеслось.
Трубка регулярно говорила вкрадчивым голосом: «Когда вам будет удобно? Мы ждем». Моя секретарь Полина тоже передавала их просьбы заехать. Я старался появляться более-менее регулярно. Немного помогал лепить, но больше объяснял, почему лучше так, а не эдак. Мне было интересно работать с ними, да и привязался я, что естественно. Все стали для меня родными. Художники — люди эмоциональные.
Иногда было жестко
