одного и того же жизненного начала. Если рамки моего «я» не представляют собой панцирь черепахи или улитки, то я в состоянии ощущать свое глубокое единство со всем сущим в мире, независимо от его, так сказать, фенотипа.
И называйте основу этого родства как хотите: Брама, Нирвана, воля, жизненная сила, наследственность — суть дела от этого не изменится.
Все это наносит сильнейший удар по чисто материалистическим концепциям, которые ввергают человека-одиночку в пустынный и хаотический мир кошмаров, обрекая его на бесследное уничтожение в страшном, безжалостном мире.
Так что не будем обвинять Лысенко как лжеученого и мошенника, ибо он, вероятно, будучи убежденным реалистом, инстинктивно почувствовал полную непримиримость выводов современной биологии с последовательным материализмом и категорически отверг первую. Но, разумеется, не может быть оправдания методам его расправы со своими противниками».
На это письмо Ефремов не ответил. Этому могло быть две причины. Первая и, казалось бы, очевидная — это открыто антиматериалистический характер последнего письма, излагавшего в популярном и осовремененном виде некоторые идеи Толстого и Шопенгауэра, а также буддизма, знакомого мне по книге Ольденбурга. Он мог не захотеть ввязываться в эту опасную переписку. Другой сопутствующей причиной было раскрытие моей национальной анонимности.
И все же Ефремов мне ответил, хотя я обнаружил его ответ лишь четырьмя годами позднее в его книге «Лезвие бритвы», но писать ее он должен был либо в то время, либо несколько спустя под влиянием нашей переписки. Я более чем уверен, что этот толстый роман весь был задуман как внутренний ответ на поставленные мною вопросы.
Из этой книги явствовало, что Ефремов — интеллектуальный антисемит в самом глубоком смысле этого слова. Он полностью отрицал еврейский вклад в духовное развитие человечества. Все плохое в мире шло от еврейских сказок, как называл он Библию. Идея первородного греха была для него особенно криминальной. Христианство и его родоначальник апостол Павел были для него лишь проявлением паранойи. Естественно, что христианство рассматривалось как продукт губительного влияния евреев. Однако Ефремов вкладывает мою аргументацию в защиту гуманизма в уста индийских монахов и, хотя и опровергает ее, он относится к ней серьезно, как к тому, что заслуживает обстоятельного ответа.
«Профессор умолк, поддержанный сочувственными кивками высоких тюрбанов. Гирин понял, что надо отвечать, и набрал воздуху в широкую грудь.
— Еще ни одна религия на земле не оправдала возлагавшихся на нее людьми надежд по справедливому устройству мира и жизни. Как ни грозили самыми ужасными наказаниями христианский, буддийский, мусульманский, еврейский ад, или будущими перевоплощениями в гнусных существ — индуизм, переустройства жизни в согласии с религиозными принципами не получилось. Наука может достичь гораздо большего, но при условии, что она займется человеком во всей его сложности. Я признаю прямо, что этого в европейской науке, к сожалению, и в нашей советской, еще нет. Но у нас есть другое — в борьбе различных идеологий все более ширится распространение коммунистических идей, и окончательная победа идеологии коммунизма неизбежна.
«Почему?» — наверное, спросите вы. Я отвечу: потому, что никакая религия или другая идеология не обещает равной жизни на земле каждому человеку — сильному и слабому, гениальному и малоспособному, красивому и некрасивому. Равной со всеми в пользовании всеми благами и красотами жизни теперь же, не в мнимых будущих существованиях, не в загробном мире. А так как человечество в общем состоит из средних людей, то коммунизм наиболее устраивает подавляющую часть человечества. Враги наши говорят, что равная жизнь у слабых получается за счет сильных, но ведь в этом суть справедливости коммунизма, так же, как и вершин индуизма или философии чистого буддизма. Для этого и надо становиться сильными — чтобы помогать всем людям подниматься на высокий уровень жизни и познания. Разве вы видите здесь какое-нибудь противоречие с знаменитым принципом йоги: «Оберегай ближнего и дальнего и помогай ему возвыситься»?
Для меня не секрет, что на Западе, да, наверное, и здесь, на Востоке, многие люди, даже широко образованные и сами по себе не религиозные, считают открытого атеиста человеком аморальным. Дело простое — моральные принципы этого мира сформулированы религией и внедряются через нее. Следовательно, считают эти люди, атеист должен вместе с религией отвергать и все устои морали и этики. Я был бы рад, если бы вы увидели за моими несовершенными формулировками, что из материализма вместе с глубоким познанием природы вырастает и новая мораль, новая этика и эстетика, более совершенная потому, что ее принципы покоятся на научном изучении законов развития человека и общества, на исследовании неизбежных исторических изменений жизни и психик, на познании необходимости общественного долга. Что у материалиста тоже вещая душа и сердце, полное тревоги, по выражению нашего великого поэта. Тревоги не только за себя, но и за весь окружающий мир, с которым неразделен каждый человек, и судьба мира — его судьба».
Нет, он не уклонился от ответа, хотя, по существу, назвал меня «врагом». Я думаю, что переписка с Ефремовым была моим первым реальным, хотя и косвенным вкладом в русскую общественную мысль.
Грозен и смел мой супруг на войне,
Всех он прекрасней и лучше в стране.
Палицу сжал он и мчится вперед
Прежде всех царских других воевод.
Шицзин
Внимательно следя за XXI съездом партии, я обратил внимание на странные нападки на Югославию за то, что там утверждают о наличии якобы существующих советско-китайских разногласий. Зная советские политические традиции, я заподозрил, что дыма без огня не бывает, и хотя некоторые советологи уже после 1963 года, идя на поводу у Анатолия Голицына или Носенко, утверждали, что советско-китайский раскол есть лишь ловкий политический трюк СССР и Китая, я немедленно усмотрел уже в конце 1958 года признаки этого раскола. Я стал покупать китайский еженедельник «Peking Review», из которого мне стало ясно все. Раскол был неминуем. Это ощущение усилилось после того, как моя факельская приятельница Леля Александровская, побывавшая в Китае, показала мне фотографии, привезенные ею оттуда. Я видел, как китайцы чуждо и враждебно смотрели на советских туристов.
В это время Коля Парин плавал в Тихом океане в научной экспедиции на корабле «Витязь». В один из рейсов им дали двух китайских стажеров. Один из них был новый автомат, а другой — сын профессора, от избытка патриотизма вернувшегося в Китай из США в 1949 году. Проникнувшись доверием к Коле, китаец-интеллигент разрыдался. Его партнер писал на него доносы в посольство. Интеллигент не
