песком, деревяшками от коек и металлолом окропились кровью. Когда туман касался алых потоков, то кровь как будто сворачивалась. Будто ей не нравилось, что газ дотрагивается до нее. Ещё бы немного и Уэйду показалось бы, что она течет обратно, вверх. Сознание бурлило своими безумными иллюстрациями. Вот уже бетон перерос в какую-то горную породу, с торчащими, словно хищные клыки, зазубринами на потолке. Проход ширился, а на стене, как вены на напряжённой руке, проявлялись рёбра. Словно гонимые облаком яда, укрытые его клубами, морпехи медленно шагали сквозь грудную клетку какого-то древнего Левиафана, погибшего и сгнившего под холмом Северного Вьетнама. Лампы накаливания уступили место беспокойной, дерганой тусклости факелов. Гуки в панике бежали от крадущийся за ними смертью, безумно стреляя назад, а морпехи, без каких-либо эмоций шли напролом, шарахая из дробовиков и ПП.
Морпехи попали в чрево мертвого чудовища, которое даже после смерти продолжало испытывать голод. Переступая через тела чурбанов, отряд вдруг наткнулся на червоточину, масштаб которой мозг Уэйда не мог рассчитать. Факелы были слабы, что искры костра ночью, и они были не в силах осветить и долю размеров ямы. Яма же была желудком Левиафана, в котором медленно переваривались тела морпехов «дельта 1-2», «1-3», и несчастные с «1-1». Сожжённые, застреленные, зарезанные, взорванные. Все бесцеремонно свалены в кучу, брошенные в чрево древнего титана как жертвоприношение. Тела сгрудились в одну зловонную, разлагающуюся гору, Эверест страдания и смерти, достающий до потолка чрева. У Уэйда все затряслось внутри, как при сильном ознобе. Паника стремилась сорваться с его дергающихся, синих губ. Он что-то безмолвно шептал, сам не понимая что. Ему было страшно. Трупный смрад смешался с кислым ароматом химии, врезав по мозгу здоровенной кувалдой так, что хотелось проблеватся. Снять душащий противогаз, отбросить его с отвращением и опустошить желудок. Но остатки разумности не дали Уэйду этого сделать. Понятно теперь, почему гуки особо не трогали их отделение. Они воевали с остальными морпехам, не обращая внимания на какое-то отделение где-то там, в глубине душных тоннелей.
Гранат оставалось мало. Чурбанов настигла мгла возмездия, вывернувшая их лёгкие наизнанку, залив их кровью пещеру. Автоматы, винтовки, ПП сиротливо валялись у их расслабленных смертью рук. Но туман становился менее плотным. Как будто выходишь из моря на берег и воды становится меньше и меньше. Сквозь звон пробилось вьетнамское, взволнованное щебетание. Оранжевые отсветы факелов и свечей, электрическое сияние фонарей достали из каменной тьмы сотню безоружных, раненых, напуганных вьетнамцев. Женщины, дети, инвалиды. Уинтерс медленно окинул их взглядом. Поляк жёг их своей безумной яростью, еле сдерживаясь, чтоб не выпалить из обреза без приказа. Вдруг к их ногам бросилась… девушка! Та самая, ради которой Уэйд предал морскую пехоту. В руках она держала фигурку забинтованного ребенка, на коже которого проявлялись подсохшие корки ожогов. Она нервно взмаливалась к морпехам, ища сияющими от слез глазами Уэйда, но не могла определить его среди жутких, безэмоциональных масок. Капрал взглянул на нее с отвращением и пренебрежением и тихо скомандовал.
– Филипс, включай установку.– Сознание вдруг вернулось к Уэйду, звуки вдруг стали четкими и зрение сбросило с себя серый фильтр. Он вновь ощутил себя в своем теле. Филипс, пошатываясь и смотря на капрала, направился спиной к ящику. Контейнер небрежно упал на камень и Уэйд схватился за винтовку, направив ее на морпеха
– Даже не вздумай! Я этого не допущу!– Силуэты в противогазах обернулись на него. Кто-то смотрел с удивлением, кто-то с неожиданностью. Но один взгляд Уэйд определил с невероятной точностью. Глазницы Поляка горели ненавистью и жаждой крови, и ни на секунду не задумываясь, он твердой рукой направил на Уэйда обрез, грубо выматеревшись.
– Чёртовы психопаты! Они мирные, сколько раз мне это повторить!?– Кричал Уэйд, размахивая винтовкой, как знаменем.
– Никчёмный сопляк. Ты до сих пор не понял, что чурбаны тебе мозги запудрили, что они мирные, гражданские.– Капрал говорил тихо. Его рука скользнула к двум висящим на поясе гранатам.– Думаешь ты герой, спаситель невиновных. А гуки просто использовали тебя, чтобы ты как послушная псина им тапки таскал. Ничтожество.– Он прижал гранаты к броне, и схватился пальцами за кольца, язвительно поглядывая сквозь запотевшие линзы на Уэйда. МакКингли молча сверлил Уинтерса глазами, но винтовка холодно следила за Поляком. Манчини грозно лязгнул затвором АК и обратил на себя взор капрала и «магнума» во второй руке Поляка. Манчини матюкнулся на своем родном. Капрал сверлил глазами морпехов, Филипс сдвинул винтовку с плеча в руки, и медленно продолжил, словно змея в траве, ползти к контейнеру, пока не встал как вкопанный, остановленный дзынькнувшей лентой пулеметных патронов. Бен, в своей усталой манере, дрожа, удерживал М60 на весу.
– Как же вы меня достали! Один конченый психопат, другой садист поехавший! И так всю службу! Идите оба на хер, последними кого я убью в этой сраной дыре будете вы!– Его голос дрожал так же, как и пулемёт в руках. Филипс наставил винтовку прямо на Бена. Поляк- на Манчини и Уэйда, Уэйд перевел ее на Поляка, Манчини на Филипса, Бен на капрала.
Напряжение было подобно туго натянутой тетиве, способной разрезать тьму. Воздух казалось затвердел и покрылся твердой, непробиваемой коркой, с которой не могли совладать противогазы. Бывшие сослуживцы полыхали гневом, как месторождения нефти, и фонари им были ни к чему, тьма как будто расступалась перед их силуэтами, боязливо пряча края своей чёрной мантии, предчувствуя грядущую свинцовую бурю, предвидя удушающее, пороховое торнадо….
Эпилог.
Левое плечо и бок сочились кровью из скважин, пробуренных винтовочными пальцами. Серая мгла рябила во влажных окулярах противогаза. Плохо было настолько, что хотелось блевать всем телом. От пальцев ног до макушки. Уэйда очень сильно мутило. Он ощущал себя в трясине, которая безжалостно засасывает его ослабшее, не способное сопротивляться, тело. Глаза его широко раскрыты, лицо застыло в перекошенный гримасе шока и ужаса. Правой рукой он обхватил Манчини, перекинув его левую руку через свою шею. Манчини было очень плохо. Экспансивная пуля револьвера яростно оторвала ему левую часть туловища, от таза до рёбер. Кровь останавливать было бесполезно, слишком обширное повреждение. Другой рукой, несчастный держал свои любопытные, светло-серые, покрытые какой-то красной пленкой, кишки, вываливающиеся наружу. Химический туман отступил и остался далеко в тоннелях, наслаждаясь своими деяниями, но они все ещё были в противогазах, не успев снять их. Хрипы, всхлипы, хлюпанье и чавканье внутренностей прервались тихой, страдальческое просьбой остановится. Уэйд аккуратно как смог усадил Манчини на земляной пол узкого, освещённого только его фонарем, тоннеля.
Объятые тремором, залитые кровью пальцы Манчини попытались стянуть с лица противогаз, Уэйду пришлось помочь. На землю полились струи крови
