Оказавшись внутри они двинулись вперед по широкой улице, ведущей к гавани, рядом с которой, по объяснению хозяина постоялого двора, находился невольничий рынок. Все пространство слева от них, от моря до цитадели представляло собой нагромождение бедных лачуг. Справа от цитадели, у подошвы горы вольготно раскинулись дворы побогаче, с двух, а то и трехэтажными особняками, перемежающимися рядами высоких кипарисов.
Нависающая над кварталами бывшая генуэзская цитадель была построена на несколько сот лет раньше — ее кладка была намного темнее. Раскинувшийся под ней печально знаменитый невольничий рынок Кафы занимал большую треугольную площадь меж стеной и огораживающим порт забором. Ольгерду он напомнил одновременно конную ярмарку и скомороший балаган. Почти все свободное пространство, оставляя лишь тесные проходы для покупателей и зевак, занимали огороженные жердями длинные загоны, соединенные с постройками, напоминающими стойла. Загоны перемежались с возведенными в беспорядке помостами, поднятыми на высоту половины человеческого роста. Однако обитателями загонов были не кони, а лицедеями на помостах выступали не скоморохи…
Приведенные на продажу рабы держались вдоль стен в дальних концах загонов и лишь по приказу надсмотрщиков выходили поближе к ограждению, чтобы их могли рассмотреть заинтересовавшиеся покупатели. Мужчины, женщины, дети, старики в рваных одеждах, многие в одних лишь набедренных повязках да прикрывающих головы от солнца тряпицах сидели на земле вперемешку.
Здешние торговцы и их подручные знали толк в своем гнусном деле. Сильные мужчины сидели на земле, забитые в колодки — распиленные посередине и стянутые клиньями доски с отверстиями для ног, позволявшие передвигаться неуклюжими медленными шагами. У некоторых, видимо самых опасных с точки зрения их хозяев, в колодки были забиты не только ноги, но и головы с руками. Прочие, те кто не был в состоянии оказать сопротивление, были привязаны к торчащим из стен кольцам — кто за пояс, кто за шею веревочной петлей, при этом у некоторых невольников имелись железные, чаще кожаные ошейники. "Это наверное те, кто уже побывал в рабстве и перепродается хозяевами" — подумал Ольгерд.
— Начинаются главные торги! — произнес Измаил. — Ну что же, пока будьте здесь, притворяйтесь приезжими, которые ищут взятого в плен родича, гуляйте по рынку и наблюдайте за мной. И пожелайте мне удачи.
— С Богом! — тихо произнес в ответ Ольгерд, кивнув компаньону.
Измаил зашагал в дальний конец площади, где на самый большой из помостов, расположенный у самой крепостной стены, ногайцы в бараньих полушубках без рукавов, плетьми загоняли несколько десятков догола раздетых и взятых в колодки мужчин.
— Знатный ясырь! — произнес кто-то рядом по-гречески. Этот язык Ольгерд понимал, учил его в монастырской школе. — Воины и крестьяне. После красавиц и богатых заложников самый ходовой и, главное, дорогой товар. Ведь галерные рабы нужны всем, не только флоту светлейшего султана, но и венецианцам и даже богобоязненным франкам, будь благословен их новый интендант Кольбер, приказавший построить триста кораблей!
— А вот и главные покупатели! — прервал грека его собеседник.
После того, как все невольники были заведены наверх и рассажены на грязных досках, в нависающий над помостом крытый матерчатым навесом павильон, устеленный коврами и заваленный подушками, из калитки, проделанной прямо в стене, зашли четверо — ногайский мурза и трое сановных турок в ярких шелках, чьи пальцы были унизаны сверкающими на солнце перстнями, так что скромно одетый Темир-бей смотрелся рядом с ними вороном, посаженным в клетку с пестрыми заморскими птицами-попугаями.
Измаил протолкался к помосту, добрался до ближайшего стражника и что-то прошептал ему на ухо. Тот кивнул, скрылся за деревянным выступом но вскоре вернулся в сопровождении длинного и тощего, словно жердь, турка — по всей вероятности того самого чиновника, на чью алчность сетовал компаньон. Турок и египтянин стали спорить о чем-то, по очереди размахивая руками, наконец договорились и исчезли в ведущем к стене проходе.
Ожидая, чем закончится дело, чтобы отвлечь себя от грызущих душу сомнений в успехе затеянного предприятия, Ольгерд с интересом оглядывался по сторонам. Оказалось что Измаил оставил их у той части рынка, где торговали рабами для плотских утех. Девушки, зрелые женщины и миловидные юноши располагались под навесами, защищающими их от злого крымского солнца и вид имели, по сравнению с своими товарищами по несчастью, вполне ухоженный.
Бродя рассеянным взором по непривычно открытым женским лицам, — все, кого он встречал на улицах, отгораживались от посторонних плотными масками из конского волоса, — он вдруг поймал себя на том, что внимательно рассматривает стоящую в одиночестве под одним из навесов рабыню.
Вначале и не понял, что в ней не так, потом сообразил: татарка! Лет двадцати пяти, лицом не страшна, но и не красавица писаная — черты угловатые, скулы резкие, киргизские. Да и по здешним меркам тоже, поди, не гурия. Стан такой, что восточным людям не по нраву — талия не осиная, бедра скорее мальчишеские чем девичьи, грудь едва оттопыривает давно нестираную черную рубаху. Волосы короткие, явно обрезаны, чтобы не пугать покупателей нечесаными колтунами.
В общем, смотреть-то особо и не на что, если бы не глаза. Девушка стояла полуприкрыв веки, изредка постреливая по сторонам густой пронзительной зеленью, в которой не было и тени страха и надлома. Присмотревшись внимательнее Ольгерд увидел, что даже под полуприкрытыми веками таилась какая-то странная, лениво-отчаянная злость, словно выставленная на продажу рабыня в тайне веселилась, наблюдая за всем происходящим вокруг. Его внимание не осталось незамеченным — взгляд девушки выстрелил вдруг прямо в Ольгерда. Мигом вспомнив, зачем пришел, он отвернулся к ногайскому помосту.
Торги были в разгаре. Важные турки, развалившись на подушках и потягивая какой-то напиток из маленьких, чуть не с наперсток, фарфоровых чашечек, наблюдали за тем, как слуги осматривают невольников, словно скот, бесцеремонно заглядывая им в зубы, раздвигая ягодицы щупая мышцы на руках и ногах и отгоняя в сторону тех, кто им понравился. Отобрав примерно треть выведенных в загон мужчин, турецкие слуги завершили осмотр. Старший пересчитал отобранных по головам и помчался наверх с докладом. Турецкие сановники сразу же заспорили с Темир-беем — начался торг.
— Право первого выбора имеет сам кафский паша, — пояснил своему приятелю стоящий рядом грек. — Сейчас они сговорятся с этим дикарем и будущих гребцов поведут на оскопление.
