тоже никто не понял, в чем опасность чрезмерного вольнодумства и надуманного равенства. Теперь вы видите?
Ксандер, на которого в этот момент посмотрела Одиль, не отреагировал никак; судя по тому, как озадаченно нахмурилась Белла, она тоже поняла не больше подруги. А вот Фелипе вскинул голову так, словно это не Леонор, а его пнули, моментально отвлекшись от своих беспокойных мыслей, и уставился на дядю с откровенным подозрением.
– В прошлый раз, напомню, – бесстрастно отозвался дон Франсиско, – я решил проблему. Я вообще решил и решаю немало проблем, не так ли?
– Да, – признала донья Инес, всем своим видом показывая, что это признание ей крайне неприятно, – но вы играете с огнём.
– И опыта этой игры у нас столетия, – небрежно ответил он.
Фелипе резко встал, с грохотом отодвинув стул и всё ещё не отводя глаз от дяди. Дон Франсиско наконец соизволил ответить на этот взгляд, всё так же невозмутимо, и в лице его племянника заиграли желваки. Он глубоко вздохнул, словно собираясь что-то сказать, но передумал и так же решительно вышел; дверь за ним хлопнула в воцарившейся оглушающей тишине так, что Одиль захотелось прижать уши.
– О чём это, дядя?
– О том, сеньорита, – ответила донья Инес вместо того, кого Белла спрашивала; уголки губ дона Франсиско скривились, – что разнообразные чувства понятны и в некоторых случаях предсказуемы, но долг и осознание своих обязанностей должны быть превыше всего. Если вы не думаете о том, как ваши… представления и представления окружающих могут воспринять ваши дед и дядя, то подумайте, что бы сказала ваша мать. Она была…
На этот раз глаза дона Франсиско полыхнули таким огнём, что Одиль озабоченно глянула на его руки, но там вроде бы пока ничего не дымилось. Не дымилась – пока – и Белла, сощурившаяся так недобро, что невольно стала очень на дядю похожа – как раз, отметила Одиль, когда вовсе и не старалась.
– Моя мать, донья Инес, не училась здесь, – сказала Белла негромко, и этим тоже – очень похоже на дядю. – И я не знаю, что бы она сказала, потому что не знала её ни минуты своей жизни. А почему так вышло, вы, – она окинула взглядом и свою старшую собеседницу, и дядю, и взгляд этот был горьким, – знаете побольше меня.
Поразительно, подумала Одиль, переведя взгляд на дона Франсиско, как голова живого человека может показаться удивительно похожим на череп. Сейчас, несмотря на свою смуглость, он был мертвенно бледен, скулы, казалось, вот-вот прорвут натянувшуюся кожу, а губы побелели от усилия не показать клыки, как у оборачивающегося к охотнику зверя.
– Это была трагедия, и мне жаль, что я вам о ней напомнила, – в голосе доньи Инес и в самом деле слышалось сожаление, но, возможно, не по заявленной причине. – Простите. Леонор, вам и в самом деле пора на экзамены. Я пойду с вами, мне надо повидаться с ректором. С вашего позволения, господа.
Она встала, Леонор вскочила следом. Дон Франсиско встал тоже, явно в силу привычки, как и Ксандер, и Белла; Одиль на всякий случай встала тоже. Леонор на удивление безропотно последовала за своей руководительницей, которая, впрочем, рисковать не стала – увлекла её так быстро, что можно было бы сказать «утащила». Дверь за ними закрылась сильно тише, чем за Фелипе, но столь же плотно.
– Как ты думаешь, Хьела, – сказал дон Франсиско задумчиво и очень спокойно – так спокойно, что у Одиль заныл зуб, – почему я послал ван Страатена сюда? Неужели ты всерьёз полагаешь, что это для того, чтобы ты изображала здесь образец снисхождения, милосердия и ценностей в духе Платона?
– Я не знаю, почему ты, дядя, а точнее – мой дед позволил Ксандеру сюда приехать, – ответила Белла так же ровно, и Одиль пожалела, что не может под столом до неё дотянуться и сжать ей руку, – но учится он здесь потому, что прошёл Лабиринт.
– Вот как, – повторил дон Франсиско так, будто услышал что-то очень забавное.
Белле на этом вся кровь бросилась в лицо, окрасив щеки лихорадочным румянцем.
– А Лабиринт он прошёл потому же, почему и все до него – потому, что он достоин, – сказала она; ровный тон ей уже изменял. – А решился он пройти потому, что я ему приказала. Не ты, дядя, а я. Это к тому, как кто распоряжается вассалами.
– Наивность, – сказал дон Франсиско в воздух, – прелестная привилегия юности, но предполагается, что тогда же от неё избавляются. Как от ветрянки. Или она становится признаком глупости. Тебе выбирать, как мне нужно о тебе думать, Хьела.
Белла ответила не сразу – она быстро и невольно оглядела стол, как будто за ним ещё сидела ждущая её ответа Леонор, или примостился на привычном месте Адриано, звавший Ксандера другом. На мгновение она глянула на Одиль, и та подавила вздох – точно такая же решимость была в лице иберийки перед первым шагом через простреливаемое поле. По этому взгляду, ещё до того, как он упал на Ксандера и уперся в дона Франсиско, Одиль поняла, что сейчас она готовится сказать что-то непоправимое, и открыла рот даже, чтобы прервать это в зачатке.
Она не успела.
– Сеньора вряд ли много размышляет о причинах моего тут пребывания, – сказал Ксандер, не глядя ни на кого. – Скорее, о своих. Сеньор.
– Интересно, – дон Франсиско впервые удостоил его своего явного внимания, – до чего она додумалась.
Ксандер снова не дал Белле ответить.
– Может быть, до того, что даже проклятие не может помешать кому-то стать человеком. Если, – Ксандер наконец посмотрел на него, со спокойствием обречённого, – конечно, не хочет быть монстром, который это проклятие заслуживает.
– Вы полагаете, – со светской любезностью ответил дон Франсиско, – что с проклятием бороться возможно?
– Я полагаю, что не стараться быть человеком – недостойно.
Одиль его от души понимала. А ещё она понимала, что если бы он сейчас вынул из кармана перчатку и с оттяжкой хлестнул ей дона Франсиско по этой вот худой щеке, это было бы немногим хуже.
Что ж, светская любезность – это оружие, которое принадлежит всем.
– У вас удивительная дискуссия, – сказала она с чувством, как будто в самом деле только что очнулась от заставившего её забыть о реальности диалога, и теперь молит о прощении, что вынуждена быть голосом этой самой скучной реальности, – но, право, Белле нужно на экзамен. Может быть…
Дон Франсиско улыбнулся ей, и она внутренне пнула на этот раз уже себя: конечно, последнее слово он оставить за Ксандером не мог.
– Одну минуту, сеньорита де Нордгау, –
