и так подавлена, убита горем, а тут ещё и я со своей мерзкой правдой. Ну чего ему не жилось? Никифорову. Почему он связался с Гильдией? У него ведь было всё: любимая работа, деньги, признание. Чего ещё желать? Хм… А был ли у него выбор? Что если доктора принудили к сотрудничеству? Что если он искренне раскаивался и рисковал жизнью лишь ради того, чтобы обличить киллеров из Гильдии? Не знаю. Не знаю», — думал я с горечью.
— Если вы откроете доступ к секретным файлам для офицера Фроста, мы разберёмся…
— Нет, парень. Я этого не сделаю. Риск слишком велик. Я не могу допустить утечку информации. Вполне возможно, террористы следят и за вами.
Проклятье!
— Но, сэр, расследование…
— Насколько я знаю, на месте преступления знака Гильдии вы не обнаружили.
— Но вы же знаете, что это они! — и вот страх отступил, и я начал злиться. Он издевался надо мной! Издевался!
— У вас нет доказательств. А я не получал из Штаба соответствующее распоряжение.
— Доказательства и не будут обнаружены, если вы не поможете, не посодействуйте. Вы ведь сами можете изучить эти файлы из соображений безопасности. И рассказать нам.
— Будешь учить меня, парень? — Бофорт поднялся на ноги, быстро, я и пикнуть не успел, преодолел расстояние, разделявшее нас, и показалось, что сейчас он меня прикончит. Ещё ни у одного человека я не видел такого страшного взгляда.
— Нет, сэр. Ни в коем случае. Нам очень нужна ваша помощь, сэр, — потупился я. Нельзя было уйти ни с чем!
— Вот что я скажу тебе, парень, Никифоров и сам не знал, что ищет. Он выбрал неверный путь. Эти файлы, будь они неладны, не помогут вам найти ответы на все вопросы. Только запутают.
— Но о чём идет речь в этих документах? Может, о программе «Земля-Атлантида»? Или об объекте «Луна-11»? А может, об операции «Холодное утро»?
Командор отшатнулся от меня, как от ядовитой змеи. Впервые я увидел в глазах этого странного человека тень эмоций. То была не просто злость, а животная ярость, бешенство. Безо всяких церемоний он схватил меня за шиворот, оторвал от пола, как котёнка, вдарил свободной ладонью по панели, открывавшей дверь, и выбросил меня в коридор.
— Ты уже в дерьме, парень. Ты и твои друзья. В полном дерьме!
Глава 6
Я оттягивал момент встречи с Эжени, как мог. Одна только мысль о разговоре с девушкой, о том, как я расскажу ей правду о дяде, заставляла нервничать. И хотя Хавс и девчонки ждали меня в номере отеля, я битый час таскался по Парижу и пытался набраться смелости.
«Как же, как же я ей скажу? Любимый дядюшка — слабость Эжени. И если, если правда о нём, о его прошлом сломает её, если она расстроится… Да с чего бы мне переживать за неё? С этой девушкой я едва знаком. От неё одни неприятности. Она всего лишь мерзкая барышня, заноза в заднице… Почему её судьба, репутация её семьи меня волнует? Я всего лишь выполняю свою работу, всего лишь… Я ничем ей не обязан, ничем! Я не должен волноваться. У меня и без этого хватает неприятностей. Какой же я всё-таки идиот!»
Возможно, я злился из-за ужасной жары. Я обливался потом, даже сидя на скамейке под раскидистым деревом. Жара и пыль — явления, привычные с детства, и они, сколько себя помню, всегда отравляли мне жизнь. На пыль у меня страшная аллергия, время от времени я задыхаюсь от кашля и покрываюсь отвратительными красными пятнами. Жара же, особенно в последние пять месяцев года, которые отличаются высокими температурными показателями, денно и нощно, ежечасно превращает моё существование в сущий кошмар. Если в помещении ещё можно спастись, установив комфортный климатический режим, то на улице от пекла никуда не спрячешься. Головные боли, тошнота, резь в глазах становятся неизменными и очень преданными спутниками, стоит только предпринять длительную пешую прогулку. Досадное упущение Природы! Никто из родственников и знакомых не терпит подобных неудобств, которые, похоже, плохо повлияли на мой характер, сделали сварливым.
Возможно, я ещё не пришёл в себя после разговора с жутким командором Бофортом. Ух, ужас! Дело было даже не в том, что он меня выставил безо всяких церемоний, а в том, что он сказал. Признаюсь, его слова меня обеспокоили.
«Кто знает, может быть, мы действительно в опасности. И если расследование продолжится, исход его будет плачевным. Ах, к чёрту эти страдания! Деваться-то всё равно некуда. Но вот правда о прошлом профессора Никифорова… Не могу же я утаить её от Эжени? Нет, не могу. И почему именно мне приходится выступать в роли вестника плохих новостей? Такое ведь происходит уже не в первый раз».
Именно я рассказал матери о гибели отца. В тот день она забыла коммуникатор дома, и я увидел сообщение, когда вернулся из школы. Оно показалось совершенно бредовым, каким-то невозможным, нереальным. Я не хотел верить. Помню, мама вернулась домой в хорошем настроении, весёлая, улыбающаяся, а я… я не знал, как ей сказать. И в то же время торопился с этим, эгоистично желая, чтобы она меня утешила, успокоила, убедила в том, что сообщение — полная чушь, что папа жив. Я повторял строки сообщения снова и снова, вслух, точно от этого они бы перестали казаться такими жуткими. Я видел, как радость в глазах матери сменилась сначала недоумением, а потом ужасом, как её покинули силы, как она упала в кресло, закрыла лицо руками. Я разбил ей сердце. И ничего не мог с этим поделать. Не мог успокоить её.
Это был первый раз.
А потом… потом именно мне пришлось сообщить родителям Хавьера о случившемся с их сыном. О том, что Хавс тяжело ранен, что кислота выжгла его глаза, что всё кончено, кончено…
Хватит распускать нюни!
Итак, я не торопился к Хавьеру, Эжени и Стейси. Посиживал
