Глава 5
— Почему чистильщики не носят броню? — спросил Эрик, когда они шли к деревне.
Если бы твари высыпались на металл, их можно было бы просто стряхнуть, и Фроди был бы цел… или ранен далеко не так серьезно.
— Почему одаренные вообще не носят броню? — ответил Альмод вопросом на вопрос.
— Носят, — сказала Ингрид. — Королевские гвардейцы, та дюжина, что стоит рядом с троном во время королевских аудиенций. И прочих церемоний.
— И кого эти доспехи должны защищать на самом деле?
Она кивнула.
— Да, их задача сомкнуть ряды и вывести его величество. Любой ценой.
— А еще красиво, наверное, — ухмыльнулся Альмод. — Позолота, камни…
Ингрид тоже усмехнулась, вслух ничего не сказав.
А в самом деле. Эрик всегда считал это само собой разумеющимся — одаренным не нужны доспехи. Хотя, если подумать, большинство приемов меча метили в лицо или горло. То есть явно рассчитывались на облитого кольчугой или затянутого в бригандину противника. Но, может быть, потому что их переняли у пустых? Сами-то одаренные предпочитали отнюдь не сталь. Потому что пустого можно остановить на расстоянии, а от плетений ни один доспех не поможет? Нет, тогда и мечи не нужны. Их ведь затем и носили, чтобы не отказаться беззащитным, когда кончатся силы плести. И Стейн учил не только боевым приемам, но и чувствовать предел, успевать остановиться прежде, чем плетение начнет тянуть силы из тела, чтобы, взяв меч, не отмахиваться им точно дубиной, потому что колени уже стали ватными, а в голове звенит…
— Каково плести в доспехах? — спросил Эрик.
Альмод широко улыбнулся. Ингрид покачала головой.
— Словно видишь мир через бычий пузырь, а в ушах вата. Не небесное железо, конечно…
Но и так ничего хорошего, видимо. Одаренные ведь видят плетения не глазами, да и плетут не руками, если уж на то пошло. Видимо, столько железа отгораживает не только от клинков или стрел, но и от чего-то, что связывает мир и дар…
Он вытаращился на Ингрид, вдруг поняв, что раз ей доводилось плести в доспехах, значит… Рот открыть не успел, Альмод сжал локоть и едва заметно качнул головой.
В ордене не принято расспрашивать о прошлой жизни? Мог бы и сам догадаться. Вряд ли кому-то приятно вспоминать о том, что уже не вернуть.
— Но дело не только в плетении, — сказал Альмод. — Доспех не поможет. Сожрут.
— Я слышал, твари не жрут неживое.
— Да, — согласился Альмод. — В Озерном на улицах лежали вещи, остались стоять дома, и сараи. Но только те, где не пытались спрятаться люди. На костяках, оставшихся на улицы не было ни клочка ткани, ни пряжки. Твари прожрут любой камень, любую сталь, что угодно, лишь бы добраться до живого.
— Но как…
— Я не знаю, разумны ли они. Пути Творца неисповедимы. Но очень похоже, что разумны. Особенно, когда успевают кого-то сожрать и собираются в тело.
— Это как?
— Сам увидишь, и молись, чтобы как можно позже.
Дом, куда их пустили, оказался просторным и чистым: беленая печь, яркие домотканые половики и даже кровать, застеленная лоскутным покрывалом. Роскошь неслыханная для деревни. Хозяева вместе с детьми перебрались к родичам, оставив дом в распоряжение чистильщиков. Альмод велел уложить на кровать Фроди. Остальные растянулись на лавках: хотя до вечера было еще далеко, устали все.
В доме, где рос Эрик, тоже все спали на лавках, и если бы не проснувшийся дар, он никогда бы и не узнал, что бывает по-другому. Что ж, несколько ночей — не вся жизнь, перетерпит как-нибудь, хотя вспоминать то, что было до университета, не хотелось. Впрочем, он и лиц родителей толком не помнил: так усердно старался забыть.
Эрик прикрыл глаза, кажется, лишь на миг, а когда открыл снова, солнце в окне почти ушло за крыши, а в избе одуряюще пахло вареной курицей. Он только сейчас сообразил, насколько голоден: перед защитой толком не поел, слишком волновался, а потом день понесся взбесившейся лошадью и стало вообще не до того.
— Садись, — улыбнулась Ингрид, водружая на стол чугунок, в котором обнаружилось густое варево из курицы и пшена.
Альмод наполнил миску первым, но вместо того, чтобы начать есть, отошел к кровати. Тронул спавшего на животе раненого за запястье:
— Будешь?
Тот вскинулся, просыпаясь, охнул — резкое движение явно разбередило не долеченную спину. Кивнул.
Альмод опустился прямо на пол, пристроив миску на поднятое колено, взялся за ложку.
— Сам, — сказал Фроди, неловко сдвигаясь к краю постели. — Еще не хватало.
— Сам, так сам, — не стал спорить командир.
Уходить, впрочем, не стал, так и держал миску, пока Фроди не вернул ложку.
За столом молчали. Альмод ел быстро и равнодушно, как будто ему было совершенно все равно, что класть в рот. Ингрид поглядывала на него встревоженно, но ничего не спрашивала. Эрик и подавно помалкивал. Доев, поднялся из-за стола, оставив на нем грязную посуду, как привык: в университете слуг хватает. Шагнул было к двери, зачем сидеть в четырех стенах, когда на лице самая настоящая весна? Он успел за зиму соскучиться по зеленой траве и яркому солнцу. Но странно, что купцы не ходят так из конца в конец мира. Да, опасно, но вряд ли опасней чем там, где спят в доспехах, не выпуская из рук оружия.
— Посуду помой, — окликнула его Ингрид.
Эрик обернулся. Девушка двинула по столу стопку сложенных друг в друга мисок. — Бочка с водой в сенях, шайка там тоже есть, нагреешь как-нибудь сам.
— Я? — изумился он. — Но…
Он хотел сказать, что никогда такого не делал. Видел в детстве, но когда то было.
— А кто еще? Мы с Альмодом готовили, значит, тебе мыть. Не Фроди же.
Эрик сильно сомневался, что Альмод снизошел до готовки. А вот в том, что на новичков всегда сваливают самую грязную и неприятную работу был почти уверен.
— Заплатить какой-нибудь девке, за медяк вымоет.
— Здесь-то можно и заплатить. А как ты, интересно, будешь искать девок посреди леса в паре дней пути от жилья?
Эрик смутился. Ну да. Чистильщики за собой слуг не таскают. Привык на всем готовом…
— Если башковитый мальчик боится испачкать ручки, могу я помыть, — фыркнул Фроди, не поворачивая к ним головы. — Только надо, чтобы меня кто-нибудь подержал. Надорвется ж малой.
— Да уж, ты-то явно не боишься испачкать руки, — вспыхнул Эрик. — Наверняка в крови по локоть.
Фроди расхохотался:
— Ага, по плечи. В крови таких же башковитых сопляков. — Он повернул голову, зыркнул жуткими черными глазами. — И знаешь, не жалею.
— Хватит! — рявкнула Ингрид. Повернулась к Эрику. — Ты совсем дурак, или прикидываешься, что ничего не понял?
— Что я должен был понять?
— Да то, что…
— Ингрид! — рыкнул Фроди. — Не надо.
— Но…
— Нет, я сказал!
Что Эрик должен был понять, кроме того что Фроди он не понравился самого начала? Где еще он сглупил, кроме этой проклятой посуды? Он оглядел остальных. Альмод наблюдал с непроницаемым лицом. Ингрид явно злилась. Фроди снова отвернулся, только пальцы комкали угол подушки.
— Что я должен был понять? — повторил Эрик.
— Значит, дурак, — заключила Ингрид.
Он схватил миски и вылетел из комнаты.
В сенях едва заметно пахло хлевом: как и везде в деревнях, зимой сюда пускали скотину, и сколько ни стели соломы, сколько ни намывай, ни скобли доски, запах въедался намертво. По стенам были развешаны серпы, косы, упряжь. Бочка с водой стояла у стены, над ней висел ковш, рядом на грубой табуретке стояла шайка.
Эрик с размаху ливанул туда воды, та выплеснулась, обожгла холодом сквозь рубашку. Он выругался, вслух, длинно и грязно: услышь такое кто из профессоров, по головке бы не погладили. Но профессора были далеко, а он — здесь, среди странных и страшных людей, и никуда теперь от них не деться. И эта, Ингрид, такая же, а ведь поначалу ему показалось, что она одна из всех смотрит на него если не доброжелательно, то хотя бы непредвзято. Про остальных и говорить нечего.
