— Не получится, — вздохнул Ив. — Я могу быть только собой, сколько бы ни старался.
— Плохо, — она махнула рукой. — Тебя мне не нужно. Повсюду сотни, тысячи людей и корриганов — и никто не нужен. Я хочу только одного, а он от меня прячется.
— Ты влюблена?
Она презрительно фыркнула:
— Не так уж я глупа, чтобы влюбиться насмерть. Другие так делают, а я — нет. Меня ведь об этом предупреждали, а я, между прочим, всегда слушаю, если только говорят не чушь. Все умное я слушаю и запоминаю, хоть и выгляжу как дурочка. И если я больна, как кое-кто считает, то вовсе не от какой-то там любви…
Она сжала руку в кулачок, тряхнула и раскрыла ладонь. Десяток бабочек разлетелся вокруг — черных и синих.
— Я королева! — с торжеством объявила маленькая женщина.
Ив опустился на колено, но она вдруг пришла в ярость:
— Не смей делать этого! Ненавижу маленьких мужчин. Снова стань большим, ты! Слышишь меня?
— Да, — сказал Ив, поднимаясь.
— Рассказывай, кто ты такой, — приказала она, — раз уж не можешь быть никем, кроме себя самого, как все самовлюбленные люди! Только отвечай по-настоящему. А то скажут «я — человек» или «я — мужчина», как будто это что-нибудь значит.
— Я рыцарь, — сказал Ив. — Это по-настоящему.
— У меня есть диадема, — продолжала она. — Она драгоценная. И поэтому я королева. А ты? Есть у тебя с собой что-нибудь особенное?
— Со мной — вот этот человек, — сказал Ив, поворачиваясь к Нану. — Он тоже драгоценный. Ты без труда разглядишь это, если, конечно, он возьмет себя в руки и перестанет стучать зубами.
Тот стоял ни жив ни мертв, а когда маленькая корриган перевела на него взгляд, обреченно закрыл глаза.
Корриган подтолкнула Ива в грудь тонкими пальчиками:
— И он настоящий?
— Да.
— Он хорошо меня видит?
— Да, — заверил ее Ив.
— Как он лучше видит — с открытыми глазами или с закрытыми? — настаивала корриган.
— С открытыми.
— Тогда пускай он их откроет! — приказала корриган.
— Ты достаточно ярко горишь, чтобы воспринять твой свет даже сквозь веки.
— У моей диадемы всегда открыты ее белые глаза. Поэтому она видит все. Даже когда я смотрю в другую сторону.
— В озере все не так, как на берегу, — сказал Ив. — Здесь приходится глядеть двумя парами глаз — и то их может быть недостаточно. С людьми и вещами знакомишься заново, даже если и считал, будто знаешь их давным-давно.
— Многие вещи здесь вправду новые, — признала корриган. — Их трудно бывает отличить от древних, но я стараюсь. Ты ведь знаешь, кто я такая?
— Я знаю, откуда у тебя сапоги, — сказал Ив. — Твои собратья сняли их с Квинта Фарсала, когда он умирал в Броселиандском лесу.
— Квинт Фарсал вовсе не умер, — заметила корриган. — Нрав у него скверный и воспитание отвратительное. Он даже не сказал спасибо тем, кто спас его от смерти. Впрочем, многое извиняет его, потому что он весьма молод и хорошо говорит на латыни. Он даже утверждает, что это его родной язык, хотя такое, конечно же, невозможно.
— Я был Квинтом Фарсалом, — заметил Ив.
— Меня это не удивляет, — отрезала корриган. — Только полный дурак не побывал Квинтом Фарсалом. И некоторые женщины тоже, но они — в основном из упрямства. Я же не стала им исключительно по малолетству.
— Ты слишком красива для таких дел, — сказал Ив.
Она погрозила ему пальцем:
— Ты научен разговаривать с королевами, не так ли?
— На королев меня натаскивали с детства, — ответил Ив. — Трудно давалась мне наука, наставник вколачивал ее в меня палками. Все мое тело покрылось синяками и шишками. Зато теперь при виде королевы не сыщется в моем теле ни одного участка и ни одного органа, который не закричал бы громким вежливым голосом: «Склоняюсь перед вами, ваше величество!» Это и называется хорошим воспитанием.
Она кивнула в сторону Нана:
— Расскажи о нем. Я вижу, что он, как и я, никогда не был Квинтом Фарсалом, хотя это ни в коей мере нас не роднит.
— Он не привык видеть королев, поэтому напуган, — сказал Ив. — Думаю, кровь в его жилах такая худая, что от одного только твоего присутствия она корчится в жилах и причиняет ему сильное страдание.
— Если он свободен, пусть отвечает сам, — распорядилась маленькая королева, и диадема в ее волосах засверкала гневными глазами. — Если же нет, то я его утоплю.
Ив толкнул Нана в бок локтем и прошептал:
— Скажи ей что-нибудь. Все равно что. Только говори вежливо и избегай простонародных слов.
Не открывая глаз, Нан пробормотал:
— История моей жизни записана на моем теле. Я странствовал от кражи до побоев и от побоев до следующей кражи, а теперь попал в ад и никогда не буду спасен.
Корриган хлопнула в ладоши:
— Ты не сказал полной правды, и мне это нравится. Правда впивается ржавыми крючьями, и нет от нее спасения. Дай мне свои руки.
Нан спрятал руки за спиной.
— Зачем они тебе?
Ив подтолкнул его к маленькой корриган и прошептал:
— Не бойся. Делай как она говорит.
Корриган схватила Нана за руки и поднесла к глазам. Она поворачивала их так, что суставы хрустели, покусывала и гладила пальцем.
— Пахнет Вивианой, на вкус как Вивиана, на ощупь Вивиана, — сказала она наконец. — Ты не был Квинтом Фарсалом, ты был Вивианой!
— Что? — пробормотал Нан.
— О чем ты говорил с Мерлином? — спрашивала корриган. — Какими были его слова? Он открывал для тебя глаза или оставался спящим? Иногда он бредит, иногда — пугает. Он напугал тебя?
— Я… нет, — Нан затрясся, пытаясь освободиться от корриган. — Он не очнулся. Я не добрался до него. Вивиана все время стояла между нами.
— Глупости! — рассердилась корриган. — Просто ты не помнишь. Никто не помнит.
Она оттолкнула от себя Нана и отвернулась, разочарованная. Бабочки, кружившие в воздухе, умирали и падали на ее волосы и плечи.
— Мое имя — Алиса де Керморван, я королева Озера Туманов, — сказала корриган, кроша пальцами сухие бабочкины крылья. — Сначала я была просто Алиса, дочь печального отца, потом — Алиса де Керморван, сестра доброго и драчливого брата, потом — ее величество Алиса де Керморван, королева холодного Озера Туманов. Все происходило постепенно, одно за другим, как шествие в сумерках, но когда это совершилось окончательно, я утратила рассудок. Так говорят, хоть я никак не могу понять, что это значит на самом деле. Мне ужасно велики эти медные сапоги. Я обкусала мое блио, и мою рубаху, и волосы я тоже обгрызаю, чтобы не росли так сильно, но с сапогами ничего поделать не могу. Ножищи у Квинта Фарсала были ого-го какие, а обувь эти римляне шили из толстой шкуры и обкладывали пластинами. Все это печально, и у меня кровоточат десны. Но вы все равно желанные гости в Озере Туманов, вы оба, и человек с доброй кровью, и человек с худой кровью. Ешьте и пейте и живите сто лет.
