Она взмахнула рукавами, повернулась и медленно пошла прочь, сильно шаркая на ходу и волоча ноги.
Ив долго смотрел ей вслед и не отводил глаз даже после того, как маленькая корриган скрылась из вида.
— Что это она говорила такое, будто она тоже из Керморвана? — прошептал Нан. — Что это значит, мой господин, а?
Ив молча покачал головой.
— Эта королева — она ведь вам родня, вот что она хотела сказать, — настаивал Нан.
— Она не в себе, — ответил Ив.
— Да разве хоть один корриган в себе? — возразил Нан. — У них и глаза разные, и рот кривой, и волосы красные, а плечи — одно выше другого, и все потому, что они не в себе! Но эта маленькая страхолюдинка — она точно вам родня, без обмана.
— Да с чего же ты взял?
— Корриганы никогда не лгут, — сказал Нан. — Дурачить могут, а вот чтобы прямо в глаза соврать — такого не бывает. А она прямо сказала — меня, мол, зовут Алиса де Керморван.
— Бароны из замка Керморван всегда были темноволосы, — возразил Ив. — У этой же волосы светлые. И я никогда не слыхал ни о какой Алисе, хоть и знаю всех своих предков наперечет.
Но едва только он произнес это, как ему начало казаться, будто он говорит неправду, и в самых глубинах его памяти сохранился рассказ о девочке, которую заманил в ручей серый лохматый клубок, заманил, чтобы погубить, да просчитался — корриганы подхватили ее и унесли к себе на дно Озера Туманов.
«Вы — сир Ив де Керморван, и ваш род проклят», — с этих слов начал Эсперанс обучение молодого сеньора.
— В нашем роду нет светловолосых, — повторил Ив.
И они пошли дальше.
* * *
— Я устал, — твердил Нан, — мне страшно, я голоден и хочу спать.
— Какое из этих чувств является для тебя новым? — осведомился Ив, останавливаясь.
— Никакое, если глядеть сверху, — ответил Нан. — Но если приглядываться сбоку, то заметны различия. Никогда в жизни я еще так не уставал, потому что утомили меня не бегство и ожидание, а встречи и усилия. И никогда еще мне не бывало так страшно, ведь раньше я трясся только за одну свою шкуру, а теперь меня боюсь так сильно, словно у меня не одна жизнь, а несколько, и всем им грозит опасность. И я голоден ужасным подводным голодом, не похожим на голод наземный. Что до сонливости, то она смертельная, то есть способная пересилить страх смерти. А страх смерти я испытываю с тех самых пор, как помню себя, только иногда он становился слабее, а иногда сгрызал мне мозг до самого черепа.
— Ты стал многословным и научился выражать свои мысли связно, — заметил сир Ив.
— Ой-ой-ой! — закричал Нан, хватаясь за голову. — Вот видите, мой господин, настал мне конец!
И тут он слышит трубный глас:
— Скорей входите! Мы заждались вас!
Готов обед: и мясо, и вино,
И овощей, и хлеба здесь полно,
И если не боитесь кровь пролить,
Спешите наш порог переступить.
Это было написано в той книге, которую тщетно пытался прочесть Квинт Фарсал. И так он, бедняга, старался, что поневоле пришлось ему половину книги написать заново. Что не составило для него большого труда, потому что латынь была его родным языком. А потом пришел брат Аббе и начал читать, но не понял и трети из прочитанного, и тоже переписал — для ясности. Но святой отец Аббе, тот, что явился вслед за братом Аббе, внес собственные поправки, ведь он был ученым богословом и знал толк в маргиналиях. А тот брат Аббе, который был Эсперансом, — потому что не обошлось ведь в аббатстве без Эсперанса! — все обвел красными чернилами, чтобы было красиво. После же исчезновения Эсперанса в аббатстве вспыхнула эпидемия, и все дружно чихали и кашляли, и плевались, и так они заплевали книгу по меньшей мере на четверть, и покрылась она кляксами. Чтобы исправить ущерб, на кляксы наклеили фалеры, монеты и фибулы, и книга сделалась очень толстой и тяжелой. Зато теперь ее приятно было читать.
Ив открыл глаза. Нан тряс его за плечо:
— Проснитесь, мой господин! Сюда кто-то идет.
— Убей его и дай мне поспать, — сказал Ив, роняя голову на траву.
— Он очень большой, — прошептал Нан. — Мне с ним не справиться.
Ив сел и заставил себя смотреть.
К ним действительно приближался огромный человек, в полтора раза выше роста обычного мужчины и в три четверти — обычной женщины. Что до ребенка, то соотношение роста высчитывается сообразно возрасту. Если взять за единицу измерения десятилетнего Ива, великан был выше его в два с половиной раза.
Кожа у него была смуглая, глазки — маленькие и черные, бородища и волосы завивались крупными кудряшками, похожими на сосновые шишки, а щеки и нос были покрыты большими темно-рыжими веснушками.
— Кажется, в моем саду завелись суслики! — закричал он низким, рычащим голосом. — Но я сейчас же пойду в мой сарай и возьму там лопату, чтобы перекопать все их норки. А потом я набросаю к ним горящей травы и устрою такой дым, что они сами выскочат наружу и попросят, чтобы их убили.
— Вот уж о чем я никогда не попрошу! — сказал Нан, прячась за спину Ива.
— Я еще даже не начал, — заметил великан. — Когда я доберусь до середины моих намерений — тогда и поговорим с тобой в первый раз. Посмотрим, чего ты захочешь тогда.
— Мы не суслики, — сказал Ив.
— Это я вижу, — ответил великан. — Хотя для меня все вы суслики. Это как посмотреть.
— В чем мы провинились? — спросил Ив.
— Вы забрались в мой сад, черт бы вас побрал! — заорал великан.
— Это легко исправить, — возразил Ив. — Мы немедленно уйдем отсюда. Тогда нас больше не будет в твоем саду, а у тебя пропадет всякая надобность нас убивать.
— А как ты отменишь то обстоятельство, что вы уже побывали в моем саду? — спросил великан, мрачнея. — Ваше предложение касается только будущего. Но как исправить прошлое?
— Его ведь больше нет, — заметил Ив.
— Еще как есть! — рявкнул великан. — И будет, пока я о нем помню.
— А ты забудь.
— Я не могу забывать или вспоминать по чужому приказу, — сказал великан.
— Прикажи себе сам.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что я не господин самому себе.
— Кто же твой господин? Мы поговорим с ним, и он тебе прикажет.
— У меня нет господина, ты, тупица! И хватит меня морочить бессмысленной болтовней. Пусть кто-нибудь из вас двоих принесет лопату, чтобы я мог размозжить вам головы и покончить на том.
Ив поразмыслил над услышанным.
— Говоришь, у тебя нет господина? В таком случае назови имя своей госпожи!
— А! — Великан сильно покраснел, отчего веснушки его сделались еще заметнее. — Как я ни обходил правду, она все-таки вылезла наружу. Хуже горба она, эта правда: обвешаешь ее складками и маленькими подушками, но от чужого глаза не скроешь.
