Жуя, сир Ив попросил:
— Расскажи.
Они с Яном были почти ровесниками, если не считать тех девяноста лет, оттого и сговорились так быстро.
Ян сказал:
— Если я что-то хочу скрыть, я это дело попросту забываю. И потом уж спрашивай меня, не спрашивай — все одно: никто не знает, ну, и я не знаю.
— И что же это было за дело, которое ты столь искусно позабыл?
Ян показал пальцем на фаянсовый сосуд, разрисованный узором, похожим на сарацинские письмена:
— Вон там, видите, мой господин? Эту вещь я сразу признал. Ее привез один еврейский торговец.
Сир Ив вздрогнул.
— Еврей? Старый?
— Нет, молодой. И все уверял, что вовсе он не еврей, а звать его Джон Белл, да ведь правду не обманешь! Уж не знаю, чем он прогневал сира Врана, но только сир Вран его связал и живьем замуровал в погребе… И лишь одному человеку на всем белом свете известно, что с ним сталось, с этим евреем, и куда он из погреба подевался, — то есть мне. А чтобы вернее скрыть дело, я его позабыл.
— Вот как! — произнес сир Ив, заинтересованный.
— Да уж точно так, — подтвердил Ян. — Как все оно было, так я вам и рассказываю, мой господин.
— Для чего же ты теперь об этом вспомнил?
Ян задумался. Много ответов было у него наготове, и все правдивые, и наконец он выбрал самый простой:
— Я подумал, что вы меня за это похвалите, мой господин, потому что, освобождая еврея, я пошел наперекор сиру Врану, а вы ведь и сами сиру Врану поперек горла стали. Вот и выходит, что теперь самое время вспоминать про такие дела.
— Да ты прехитростный малый, — сказал Ив.
Согнутым пальцем Ян почесал у себя за ухом и похвастался:
— Ну, это еще что!.. Если бы мне научиться все то рисовать, что я перед глазами вижу, — вот тогда вышла бы настоящая хитрость, а так — одно дрожание воздуха.
— А ты пробовал? — спросил сир Ив. — Пробовал уже рисовать?
— Ходил к нашему капеллану, — ответил Ян, помрачнев. — Еле допросился, чтобы дощечку он мне дал. Но как только палочкой к воску притрагиваюсь — картинка пропадает. Тут, я прикидываю, главная тонкость та, чтобы картинку удержать, а уж обвести ее, как она в воздухе перед глазами стоит, — пара пустяков… От всех этих дел, мой господин, я едва не расхворался! — прибавил Ян жалобным тоном, а сам косился при этом на Ива: как, верит? Жалеет его?
Ив и верил, и жалел.
— Ты об этом так говоришь, будто это болезнь.
— Болезнь и есть, — подхватил Ян. — Иначе откуда бы у меня такая маята вокруг пупка и в груди, посерединке ребер?
— Разве у тебя это не с детства?
— Меня тот еврей испортил, — убежденно произнес Ян. — Я на него не в обиде, — прибавил он, — потому что сам по себе он был добрый и даже подарить мне кое-что собирался, просто не успел. Да и не хотел он меня портить, это само собой вышло. До того, как он в замок приехал, у меня и в мыслях ничего такого не водилось. А потом стал видеть алтари и картины. Иной раз из-за этого на стенки натыкаюсь… И с другими похожие дела творятся. Кто шить начал, кто по дереву… Я ближе всех к еврею находился, поэтому и ударило по мне сильней.
— А раньше в Керморване ни шили, ни по дереву не работали, ни рисовали?
Ян помотал головой:
— Не рукодельничали. И прочих бед не знали, ни лихорадки, ни чтобы тяжесть в голове…
Сир Ив сказал:
— Здесь, в замке, жила в плену корриган, и то, о чем ты говоришь, — вернейшая того примета. А как не стало корриган — вернулось обыкновенное человеческое житье-бытье, с хворями и с рукоделием, да вот для вас это все непривычно и потому выглядит похожим на болезнь.
— Да почему же я-то так мучаюсь? — в сердцах спросил Ян. — Неужто потому, что через меня еврей на свободу вышел?
— Ты мучаешься, потому что получил от корриган подарок, который больше, чем ты сам, — сказал сир Ив. — Тяжелую вещь и тащить тяжелее!
— Не повезло мне! — опечалился Ян.
— Как посмотреть. Тяжелый камень тащить и тяжело и неприятно, а слиток золота, например, — совсем другое дело.
* * *
Сир Вран ждал племянника в большом зале, где по праздничным дням устраивали большие приемы. Когда-то, девяносто лет назад, здесь стояли длинные столы, и знатные гости пировали, празднуя посвящение сира Ива в рыцари. И корриган по имени Гвенн, красноволосая, в зеленом платье, тоже сидела за этим столом и что-то с хрустом вкушала.
Теперь же зал был совершенно пуст и гол; только щит с гербом висел на каменной стене; на противоположной стене помещался гобелен с вытканным на нем родословным древом. Ветка с именем Ива была надломлена; других же веток, более тонких, на древе Керморванов не выросло.
Сир Ив вошел в зал, сопровождаемый доминиканцем в рваной рясе, и остановился в пяти шагах от дяди. Был сир Вран для юноши абсолютно прозрачен: все его тайные намерения, все интриги и хитрости — всё предстало как на ладони и выглядело жалким.
Сир Ив, напротив, превратился для Врана в загадку. Здесь, наедине, без посторонних глаз, сир Вран не стеснялся в выражениях и не старался подбирать слова так, чтобы его потом не уличили.
Он сказал:
— Как же вам удалось, племянник, прожить эти девяносто лет и при том не постареть ни на один день?
— Эти годы я провел в Озере Туманов, среди корриганов, — ответил Ив. — Я и представления не имел о том, сколько времени протекло с тех пор на земле. Начиная со сражения в лесу Креси и до того дня, когда я вышел из Озера Туманов, минуло для меня не более полугода.
Сир Вран неожиданно улыбнулся. Улыбка вышла почти доброй.
— А помните, — проговорил сир Вран, — как мы с вами, племянник, рассуждали о горностаях? Тогда вы признались мне в том, что англичан предпочтете французам, а Жана де Монфора — герцогу Блуа.
— Да, — сказал сир Ив. И тоже улыбнулся.
— Хорошее было время, — добавил сир Вран, с намерением растопить сердце племянника: ведь человек, предающийся добрым воспоминаниям, беззащитен.
— Еще бы, дядя! В те дни я так и смотрел вам в рот, и очень просто было уговорить меня уехать сражаться!
— Разве вы сожалеете о том, что участвовали в одной из величайших битв христианского мира?
— Нет, — сказал Ив. — Об этом я не сожалею.
Сир Вран сделал шаг по направлению к нему, но, заметив предостерегающий жест Эсперанса, опять замер.
— Скажите-ка, племянник, — заговорил сир Вран, — если вы уцелели, то кто же, в таком случае, похоронен в аббатстве Креси-Гранж?
— Тот, чье имя написано на надгробии, — ответил сир Ив. — Мой оруженосец, Эрри. Вы должны помнить его, ведь вы сами мне его навязали.
Вран покачал головой.
