Вран покачал головой.
— В любом случае, непросто вам будет заявить свои права на Керморван перед герцогом Монфором.
— Не труднее, чем вам, — отозвался Ив. — Герцог Монфор весьма чутко относится к обвинениям в колдовстве, как я слышал. Он даже сжег весьма заслуженного полководца за его опыты в области алхимии!
— Вам, должно быть, неизвестно, что этот Жиль де Рэ, заслуженный полководец, — сказал Вран, и его глаза сверкнули, — в былые годы сражался вместе с Орлеанской ведьмой. Чего же тут удивительного?
— Кто такая Орлеанская ведьма? — спросил Ив.
— Многое же вы пропустили, пока сидели в Озере Туманов! — сказал сир Вран. — Орлеанская ведьма — некая пастушка, которая слышала «голоса». Она утверждала, будто с нею говорили святые. С помощью хитрой лести и колдовства ей удалось отвести глаза дофину и на несколько месяцев возглавить армию. Под ее знаменами французы, и в их числе тот колдун, которого недавно сожгли, изгнали англичан из большей части Франции. Но в Бретани ее, по счастью, не было.
— Отчего же ее называют ведьмой, если она слышала голоса святых? — удивился сир Ив.
— Оттого, что только ведьма при помощи злого колдовства могла бы одолеть англичан, — ответил сир Вран.
— Я не верю, — сказал Ив, — что девушка, которая слышала голоса святых, могла оказаться ведьмой. Она разбила англичан? Что ж, нам неизвестен промысел Божий касательно этой войны. Быть может, смысл ее — в том, чтобы рыцарство осознало себя как величайшую драгоценность, а кто кого победит на поле брани — второстепенный вопрос.
— Если вы не поняли этого в лесу Креси, сир Ив, то попробуйте понять хотя бы сейчас: рыцарство стало бесполезно.
— Драгоценность всегда бесполезна, — сказал Ив. — Если бы она была полезна, то была бы не драгоценностью, а, скажем, мотыгой или плащом из козьей шкуры, который не пропускает влагу, потому что насквозь пропитан жиром…
— Вы, я вижу, ничуть не изменились, племянник, — заметил Вран, больше не скрывая презрения.
— Вовсе нет, — возразил сир Ив. — Я очень сильно изменился. Странно лишь, что вы этого не замечаете… Скажите, сир Вран, как вы поступили с той корриган, что находилась у вас в гостях? Ее звали Гвенн.
— Почему вас интересует ее судьба?
— Не все ли вам равно? Если вы поступили с ней достойно, ответ на мой вопрос не послужит к вашему осуждению.
— А кто меня судит? — спросил сир Вран, оскалившись.
— Я! — вдруг выступил вперед Эсперанс.
Шрам на его щеке покраснел, Эсперанс напрягся, и Ив видел, что доминиканец дрожит, как натянутая тетива, которой уже коснулся палец.
— Где она? — спросил Эсперанс у сира Врана. — Где корриган?
— Корриган? — Сир Вран пожал плечами. — Понятия не имею… Она покинула меня.
— Это она наделила вас даром долголетия?
— Разумеется. Не один только сир Ив де Керморван водит дружбу с корриганами. Здесь, вблизи от Броселиандского леса, их обитает очень много.
Сир Ив протянул руку, отстраняя Эсперанса, и обратился к своему дяде:
— Я вызываю вас на суд к герцогу Бретонскому. Я открыто предъявлю свои права на Керморван. Пусть герцог выслушает обе стороны и вынесет справедливое решение.
— Ах, племянник, и все-таки вы совершенно не изменились! — молвил сир Вран с притворным сочувствием. — Из всех людей на земле, способных признать в вас Ива де Керморвана, в живых остался я один. А я ни за что не признаю в вас свою родню.
Ив молча повернулся к нему спиной и вышел.
* * *
Вместе с Эсперансом он решил заглянуть в библиотеку. Ив соскучился по своим книгам, по их тихой мудрости, по золотой и лазоревой невинности миниатюр.
Они вошли в комнату, сняли с окон ставни. Свет хлынул в помещение, беспощадно высвечивая каждую потревоженную пылинку, повисшую в воздухе. Ив провел ладонью по раскрытой странице, снял свалявшуюся пыль, похожую на полоску бархата.
— А правда, Эсперанс, что некогда ты возглавлял аббатство?
— Это вам Ян про меня наговорил? Я многое о себе наврал, чтобы запугать слуг сира Врана, иначе они ни за что не позволили бы мне помыкать ими и забирать с кухни для вас продукты.
— Ты ведь был в аббатстве, где аббатами считаются все, а самым главным — новичок, только что прибывший! — повторил сир Ив, нимало не смущаясь услышанной ложью. — Ты читал книгу, где один текст проступает сквозь другой, и где слои этих текстов легко отделяются друг от друга, стоит только взглянуть более пристально?
Эсперанс чуть опустил голову. Ему не хотелось говорить, но все же он сказал:
— Если вы тоже побывали там, то знаете побольше моего…
— Гвенн, — сказал Ив. — В той книге кто-то нарисовал корриган, которая томилась здесь в плену и освободилась неизвестным нам способом. Ее звали Гвенн.
Эсперанс взял в руки огромный том, раскрыл его, любовно провел пальцами по странице. Глядя на свои руки и обласканные ими буквы, Эсперанс рассеянно произнес:
— Припоминаю, что действительно нарисовал в той книге некую картинку, которая напоминала мне мою возлюбленную. Но звали ее вовсе не Гвенн. Как-то иначе. Я не помню, как. Я никогда не знал корриган по имени Гвенн.
Он резко захлопнул книгу, посмотрел прямо на Ива, и юноша ужаснулся выражению глаз своего собеседника. Эсперанс закричал:
— Мне было страшно! Вы это хотели услышать? Слушайте! Когда я ушел из Керморвана, я был стар и одинок, и никому не нужен, и Бретань казалась мне чужбиной, хотя, помнится, здесь я родился и вырос. Я долго шел по берегу моря, всерьез подумывая о том, не утопиться ли мне. Ведь в Бретани утопленников подбирает черный корабль; там всегда есть нужда в матросах. Но даже в этом мне не слишком повезло: сколько я ни вглядывался, поблизости не было видно ни одного черного корабля.
— Странно, — сказал сир Ив, — прежде мы с тобой часто бродили по берегу, но никогда не встречали в море черных кораблей, и ни тебе, ни мне это не казалось удивительным.
— В те годы ни вы, мой господин, ни я не ощущали в душе отчаяния, — пояснил Эсперанс. — Как, по-вашему, появится ли корабль мертвецов перед человеком, у которого легко и радостно на сердце? Слушаю вас и диву даюсь: можно подумать, не я учил вас увязывать события в единую цепь, так, чтобы предыдущее служило объяснением последующему!
— Ты прав, — сказал сир Ив и опустил голову.
— И вот, — продолжал Эсперанс, — пока я шел, тропинка незаметно увела меня в Броселиандский лес, чему я вовсе не противился — мне безразлично было, куда идти! Только три существа были дороги мне в жизни, ваша мать, вы и та корриган, но всех вас я потерял, одного за другим, — как вы полагаете, много ли стоила моя жизнь в моих собственных глазах?
