— Вот-вот. Так что поехали-ка поищем эту пропавшую женщину.
— Ну поехали, почему бы и не поехать подальше от этих беременных мегер. Надеюсь, пропала красотка, а не завонявшаяся старушонка?
— Красотка пропала… красотка…
— Мог бы это и не спрашивать — даже кретин не станет уродину воровать. А давно она пропала?
— Давненько… двадцать лет назад…
— Скорпиона мне в штаны! Сеул — похоже, тебя невзлюбило начальство!
* * *
Сколько же она не спала? Три дня? Или четыре? И спала ли она вообще после той ночи в трактире? Кажется спала, если можно назвать сном это наполненное кошмарами забытье. Убивать не так просто. Даже если убивать тех, кто обязан умереть. К этому надо привыкнуть. Она привыкнет. Или не выживет. Ведь в покое её не оставят.
Проклятый голос замолчал. Ехидно прошептал прямо в голове свои очередные неприятные слова, и больше себя не выдаёт. Может ей вообще это показалось? Или он ошибся? Это место выглядит спокойным и мирным. Скромные домишки вытянуты на четыре стороны от уютного деревенского храма. К далёкой речке спускаются поля, на них суетятся фигурки жнецов. По дороге, уходящей в лес, движется парочка телег. В самой деревне людей не видать — лишь куры бегают. Печи, несмотря на сырую погоду, не топятся, лишь из трубы крошечного государственного кабака поднимаются клубы дыма.
Почему голос предупреждал о смертельном дыме? Что он имел ввиду? Думать надо быстро — она уже на улице, её наверняка заметили. Если это убийцы, уйти просто так не позволят.
А может голос всё же ошибся? Нет — об этом не стоит даже мечтать. Она осталась сиротой в тот единственный раз, когда не поверила голосу. Хотя всё в мире имеет свой конец… когда-нибудь и он ошибётся. И тогда, наконец, она хорошо отоспится…
Значит ей не придётся поесть в этой деревне горячего хлеба с творогом. И не помыться ей в бревенчатой бане. И волосы свои она здесь не перекрасит. Вместо этого ей придётся убивать. Или умереть.
Лошади у кабака. Четыре лошади. От дверей метнулись две фигуры, растворились за углом. Так — началось. Её обходят. Что у них было в руках? Вроде бы похоже на арбалеты. Это не страшно — арбалеты это ерунда. Может быть потом она возьмёт себе один из них — маленькая отравленная стрелка может сэкономить немало сил. У тех, кто подстерегал её вчера на лесной дороге, были луки. Луки неприятная штука — гораздо хуже арбалетов. Из них слишком часто можно стрелять, очень трудно это выдерживать, особенно если не спать несколько дней.
Коренастый бородатый мужичок крался вдоль стены. Дверь скрипнула, из темноты избы высунулась старуха, подслеповато уставилась на стрелка, шмыгнула горбатым носом, безумно улыбнулась. Убийца погрозил ей кулаком — дверь тот час захлопнулась. Выглянув из-за угла, он окинул взглядом улицу, нервно осклабился. Девушка медленно шла к кабаку, до неё отсюда было не более трёх десятков шагов.
Мужчина поднял своё оружие — железная трубка на массивном деревянном ложе с арбалетным прикладом. Навёл ствол, большим пальцем повёл спуск вперёд. Тлеющий огонёк на кончике фитиля коснулся жестяной полочки. Глаза зажмурились от пороховой вспышки, приклад толкнул в плечо, по ушам ударило отрывистым звуком выстрела. В спину магичке понеслись одиннадцать свинцовых шариков.
Её спасло чудо. Нет, не голос, а именно чудо. Она знала, что сейчас в неё полетят стрелы, но это не заставило её начать действовать. Как полетят, тогда и начнёт. Как обычно. Она успеет. Но не в этот раз — в этот раз она почему-то начала действовать до выстрела. И едва не опоздала.
Мир застыл. Время почти остановилось — струилось каплями там, где прежде ревела река. Одиннадцать металлических шариков несли свой приговор медленно, но неотвратимо. То, что она их видела, не означало, что ей удастся от них уклониться. В этом замедленном мире быстрым оставался лишь её разум, а вот тело нет — тело оставалось верным законам замедленной вселенной. Даже если каким-то чудом ей удастся уйти с пути смертоносных шариков, тело не выдержит такого страшного ускорения — внутренности оборвутся.
Надо успеть.
Воздух вокруг неё становится тягучим. Будто кисель, будто густая сметана. Мало. Не успевает, шарики уже близко. Ну же! Первые нити начинают свивать вокруг тела свой кокон, переплетаться друг с другом. Побольше, поплотнее — надо очень плотно. Шарики бьют в преграду, сминают её легко, будто камень выпущенный в подвешенную тряпку. Но кокон не так прост — нити упруги. Они не рвутся, не отступают — они просто растягиваются, пропуская шарики глубже. Эх — не успела! До тела уже считанные миллиметры. Всё — шарики бьют в тело, продавливают кожу. Это смерть. Нет. Это конец их движения — упругая ткань кокона больше не растягивается. Шарики начинают двигаться, но уже назад. Она ещё поживёт. Но сколько же сил на это ушло… Долго она так не протянет.
Надо убивать.
Убийца не видел результатов стрельбы — отшатнувшись от облака порохового дыма, он скользнул обратно за угол. Опустил аркебузу[1] прикладом к земле, потянулся к подсумку на поясе, нащупал в нём берестяной цилиндрик с зарядом. Перезарядить оружие стрелок не успел. Зря он так суетился — надо было по сторонам поглядывать, а не сужать мир до размеров дульного среза.
В навозной куче шевельнулись вилы. Добротные вилы — стальные, вечные, не односезонная деревяшка. Странно, что такую достаточно ценную вещь оставили здесь без присмотра. Нравы, конечно, патриархальные, и воровать особо не воруют, но и в соблазн вводить народ никто обычно не желает.
Разбрасывая комки навоза, вилы взмыли над кучей, крутанулись, завалились на бок, молнией прыгнули к стрелку. Стальные зубья пронзили грудь и тонкие брёвна избы, четырьмя окровавленными жалами показались из стены. Старуха, потрогав сталь, лизнула палец, беззубый рот раскрылся в безумной улыбке.
Следующий заряд картечи девушка встретила уже во всеоружии — защиту не снимала. Сними она сейчас кокон — и сил на новый уже не останется. Нет уж — будет поддерживать этот.
Стрелок ударил с чердака кабака. Тут же получил сдачи — будто невидимый великан ладонью шлёпнул. Крупный мужчина, пробив скат крыши, воющим клубком вылетел на улицу, поднимая фонтаны брызг во встреченных лужах, покатился по земле. Путь его окончился у стены храма, прямиком под кучей брёвен, сложенных жителями для сооружения пристройки. Толстые жерди, удерживающие штабель, с хрустом вывернулись из земли. Убийца заорал ещё сильнее, и орал до тех пор, пока здоровенный еловый ствол не смял ему череп.
Третьего она успела остановить уже не дав выстрелить. Это было нелегко — ей пришлось сделать то, что делать не нравилось. Грубовато, противно и в ушах потом долго звенит. Хорошо, что дождь недавно прошёл — иначе сил бы ушло ещё больше. А их практически нет…
