— Да нет, я не про рыбу, — сказал Вольфгер, досадуя на тупость барочника, — я про русалок, водяных и всё такое.
— Нельзя об этом на воде говорить! — сурово прервал его барочник, — потому как примета плохая. А которые самые любопытные, которым всё знать надо, те, значить, прямым ходом и попадают на дно, и там уж, как говорится, самолично всё, что им надоть, видят своими глазами, пока их, значить, раки того… не разъели.
Лодочник перекрестился и сплюнул за борт. Вольфгер понял, что разговор не задался, и отошёл.
Он вернулся в каюту. Рупрехт сидел на лежанке, поджав ноги, и читал книгу, беззвучно шевеля губами.
— Что читаешь? — спросил Вольфгер, присаживаясь рядом.
Гном поднял на него затуманенный взгляд и ответил:
— Василия Валентина.[61] «Двенадцать ключей философии». Вот, послушайте, господин барон:
«Человек дважды огненный (соединение двух начал) должен питаться белым лебедем; два начала уничтожат друг друга и вновь возвратятся к жизни. И воздух четырёх частей света завладеет тремя четвертями заключённого огненного человека, так что можно будет услышать прощальное пение лебедей, явно выраженные музыкальные звуки».
Книга была написана по-латыни, гном читал и переводил с листа на немецкий язык, слегка запинаясь в трудных местах.
— Что за чепуха? — удивился Вольфгер. — Ничего я не понял, какие лебеди, какой огненный человек?!
— Вот и я тоже ничего не понял, — грустно ответил гном, — но таким языком написаны почти все человеческие книги, посвящённые герметическому искусству.
— А гномьи? — с интересом спросил Вольфгер.
— У гномов нет книг, — пожал плечами Рупрехт, — только летописи, чертежи, да карты. Поэтому мне приходится пользоваться книгами, которые писали люди для людей.
— Не убивайся ты так, — утешил его Вольфгер. — Мне тоже доводилось читать книги по герметическому искусству, и должен признаться, я не смог понять в них и двух строк, написанных подряд, не говоря уже о том, чтобы повторить какой-нибудь описанный опыт, обязательно что-нибудь шло не так. Во всяком случае, мне ни разу не удалось получить требуемую последовательность смены цветов в философском яйце: чёрный — белый — жёлтый — красный. Обязательно что-нибудь расплавлялось, взрывалось или сгорало.
— Не у вас одного, господин барон, — усмехнулся гном. — Ни у кого не получилось, иначе мир бы уже был завален по самые пики Альп алхимическим золотом и серебром. А книги…. Что ж, книги…. Мастера герметического искусства стремились закрепить на пергаменте свои достижения — истинные и мнимые — чаще, конечно, мнимые, но они всегда страшно боялись, что алчные и бесчестные соперники воспользуются сделанными ими открытиями. Беда нашего учёного племени состоит в том, что мы уверены, будто находимся в одном маленьком, совсем крохотном шаге, даже шажке от открытия философского камня, но никак не можем понять, в какую сторону нужно сделать этот шаг. Это как во сне… И нам мучительно страшно, что какой-нибудь мальчишка, самоуверенный суфлёр, увидит то, мимо чего десятилетиями проходил умудрённый знаниями и опытом мэтр, и тогда незаслуженная победа достанется этому наглецу. Учёные-герметисты ведь чаще всего умирают в бедности или в темницах князей, посулив, но так и не выполнив трансмутацию свинца в золото. Разбогатеть ещё не удалось никому…
— Прости, Рупрехт, но зачем тогда ты этим занимаешься? — удивился Вольфгер.
— А вы, господин барон? — отпарировал гном.
— Я? Да от скуки… И потом, я же не алхимик… Послушай, Рупрехт, брось ты это титулование, мы ведь не на рейхстаге, на который, кстати, ни тебя, ни меня, никогда не позовут, называй меня просто Вольфгер.
— Хорошо… Вольфгер, — с некоторым трудом выговорил гном, — но мне надо привыкнуть…. Видишь ли, общество гномов гораздо более сословное, чем людское, и у нас подобные обращения считаются оскорбительными. Я знаю, что у людей по-другому, ты искренен со мной, но я уже немолод, и мне трудно ломать старые привычки.
А на твой вопрос я отвечу просто: мной движет любопытство, тяга к познанию. Знаешь, в наших пещерах кое-где растут особые грибы, маленькие такие, на поганки похожи, но если гном пожуёт этот гриб, то он начинает видеть странное. Некоторым, например, кажется, что у них вырастают крылья, и они, желая вкусить сладость полёта, бросаются в глубокие шахты. Ну, и разбиваются, конечно. Кто-то слышит дивную музыку, кто-то испытывает неземное любовное блаженство… Грибы эти под строжайшим запретом, потому что стоит пожевать их несколько раз, и жить без них уже невозможно. Правда, тот, кто жуёт эти грибы постоянно, долго и не живёт…
— А ты их пробовал? — заинтересованно спросил Вольфгер.
— Однажды попробовал, — нехотя ответил гном.
— Ну и как?
— Да, в общем, я ждал большего. Пещеры стали очень яркими, ну как цветущий луг на земле, понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Вольфгер, — а ещё что?
— А больше, почитай, и ничего, валялся потом три дня, чуть не помер, ни есть, ни пить не мог, еле в себя пришёл. Но я, в общем, не о грибах, я о занятиях наукой. Она, знаешь, затягивает куда как сильнее этих поганых грибов. Если ты хоть раз сумел сделать нечто такое, что до тебя сделать не мог никто, считай, ты пропал. Тебя всё время будет тянуть к созиданию сильнее, чем к грибам отравным. И жить ты без этого уже не сможешь… Но у нас этого не понимают, — гном горько вздохнул и махнул рукой.
— Когда всё кончится, ты можешь перебраться в мой замок, — предложил Вольфгер. — У меня в бергфриде устроена неплохая лаборатория, можешь работать там. Ну, а если задумаешь что-нибудь взорвать, специально построим другую, где-нибудь в безопасном месте, — улыбнулся Вольфгер.
— Спасибо, — поклонился гном и неожиданно шмыгнул носом. — Знаешь, мне ведь по вашим меркам немало лет, гномы живут гораздо дольше людей, я просто кажусь молодым, но ты первый за всю мою жизнь сказал: «Приезжай ко мне…» А до этого только гнали. Так уж получилось…
Вольфгер промолчал. Гном выглядел растерянным и несчастным в синих очках, в нелепом, пёстром костюме шутёнка, обшитом бубенчиками и ярким галуном, в штанах в обтяжку, башмаках с длинными, загнутыми вверх носами, на каждом из которых тоже красовался бубенчик.
В каюту спустились раскрасневшиеся на холоде Ута и Алаэтэль, и сразу же стало шумно и тесно. Гном повеселел, убрал куда-то книгу, в мгновение ока разжёг печурку и поставил на неё котелок с водой.
— Вольфгер, сколько нам плыть до Виттенберга? — спросила Ута.
— Я думал, дня три, но лодочник сказал, что два дня и две ночи, — ответил Вольфгер. — Точнее, ночью мы, конечно, плыть не будем, на ночь лодку будут останавливать, чтобы в потёмках не налететь на берег или на какой-нибудь топляк.
