О, нет, нет, нет, нет! Диреев.
Я едва не застонала от отчаяния, потому что увидела его взгляд, это ужасное разочарование в нем, и торжествующий взгляд Егора, босого, в расстегнутой рубашке. Господи, что он мог обо мне подумать?
— Это не то, что ты думаешь, — выпалила я.
— Отчего же, — ответил Егор. — Это именно то, что он думает. Да, мы были вдвоем, в моей комнате и занимались отнюдь не историей магии.
— Замолчи, — рявкнула я. А он лишь очень недобро мне улыбнулся, и продолжил. — Хочешь, я расскажу тебе, в каких позах мы это делали, хочешь, расскажу, как это было в первый раз. Она сияла, так ярко, что я не переставал смотреть, когда целовал, когда врывался, когда делал первые толчки, взрывая магию, выпуская ее наружу, наполняя комнату ее стонами и ее силой. И когда я был в ней, когда поглощал всю, без остатка, она шептала: «Я люблю тебя», раздирая спину своими маленькими ноготочками.
— А я помню другое, как проснулась и поняла, что меня использовали, как разрушили мою жизнь, как разорвали сердце на тысячи осколков, ты разорвал. А еще я помню, как резала вены, потому что не знала, как жить дальше, как жить с осознанием, что человек, которого я… так со мной поступил.
Он не выдержал моего взгляда, полного боли, обиды и слез, отступил и медленно закрыл дверь своей комнаты. Оставив меня, как всегда, совершенно разбитой. Почему он это сделал, почему попытался растоптать меня при Дирееве. Чего он добивался? Если еще большего моего унижения, то да, ему это удалось. Я не знаю, как повернуться теперь и посмотреть ему в глаза. Что я там увижу? Помимо разочарования и осуждения. Безразличие? Тогда я умру.
И все же, смахнув слезы, я взяла себя в руки и повернулась к нему, натолкнувшись на непроницаемый, суровый взгляд, и сказала:
— Ничего не было. Мы просто говорили.
— Мне все равно, — твердо и уверенно сказал он, забивая еще один огромный гвоздь в крышку гроба наших отношений. — Ты просила о встрече.
— Да, — вздохнула я, пытаясь совладать с эмоциями. — Воспоминания. Это возможно, чтобы они перестали возвращаться.
— Все так плохо?
— Я не хочу больше вспоминать. Ты можешь попросить Киру исправить это?
Он долго смотрел на меня своим непроницаемым взглядом, затем кивнул и пошел к выходу.
— Стас.
Он вздрогнул, когда я так его назвала, но это была еще одна глупая, бесполезная попытка его удержать.
— Завтра, мы попытаемся закрыть доступ. Потерпишь, одну ночь?
Не помню, как добралась до своей комнаты. Мне было так плохо, казалось, сама жизнь утекла из тела, остались только боль и одиночество. Хотелось лечь на кровать и сдохнуть, просто сдохнуть или забыться так, чтобы навсегда, чтобы не видеть больше, как он уходит. Это страшно, тяжело и больно, смотреть вот так, не в силах остановить, сказать или сделать хоть что-то, терять, зная, что не имеешь права окликнуть. Сколько раз я его подводила? Сколько раз он видел в моих глазах другого, сколько раз я делала так же больно, как мне больно сейчас? Бесконечно, вот сколько. И я не заслуживаю окликнуть его. Просто не заслуживаю.
Следующий день стал одним из самых худших в моей жизни. Если составить рейтинг самых плохих дней, то на первом месте, конечно, шло бы то утро, когда я узнала, что Егор предал меня, все остальные худшие дни почему-то были связаны с Диреевым. Но, что удивительно, самые лучшие дни тоже все были его. А наши лучшие дни с Егором навсегда остались отравленными предательством, я не могла без боли разочарования вспоминать их, а свидания с ним, я вспоминаю с улыбкой, почти все. Но этот день, да, он бы занял почетное второе место по боли, унижению и саморазрушению моей жизни.
Все началось с дождя, под которым нам пришлось бегать вокруг территории, поскальзываясь на мокрой траве в промокших спортивных костюмах. Душ, конечно, согрел бы, если бы вода горячая осталась. Гарпии опять постарались. И, вроде кажется, что они не специально, но…
Так что уже после первой пары я почувствовала себя неважно. Неудивительно, не спать вторую ночь подряд и изводить себя безрадостными мыслями. После обеда первую и третью группу, собственно всех, кроме оборотней, ждал новый предмет: «Перемещения». Я не сразу сообразила, что вести его будет тот самый темный Торос, который пообещал мне нелегкую жизнь. А когда он эффектно появился перед нами, прямо посреди тренировочного зала, еще не до конца представляла, какая подстава меня ждет.
— Здравствуйте, студенты, — сурово начал он. — Я смотрю, в этом году вас больше, чем в прошлом. Впрочем, к концу года останутся единицы. Мало кто умеет перемещаться по щелчку, тем более на большие расстояния, а перемещать других, особенно группами, на это способны только два человека. И эти двое сейчас здесь. Ваш покорный слуга и одна из ваших старост.
Одногруппники сразу же посмотрели на нас с Венерой, но так как и она тоже смотрела на меня, я начала догадываться, что размеры приближающейся катастрофы куда больше, чем предполагалось. Но даже в самых смелых мыслях я не представляла, что настолько.
— Эльвира Панина, что же вы, не стесняйтесь, выходите сюда, продемонстрируйте ваши таланты. Так, вы трое, подойдите. — учитель выделил троих вампиров из первого ряда и поставил их прямо передо мной. — Что ж, Эльвира, продемонстрируйте нам то, о чем восторженно говорят все деканы. Ваш экзамен их поистине восхитил.
— Я не могу, — тихо призналась я.
— Что?
— Я не могу.
— Не можете что?
— Не могу продемонстрировать.
— Почему? — мне показалось, что учитель спрашивает намеренно и просто так изощренно издевается надо мной.
— Не могу.
— Потому что не хотите или не умеете?
— Потому что не могу, — чуть повысила голос я и посмотрела в холодное лицо мага, а он прищурился, презрительно усмехнулся и сказал то, чего я больше всего боялась с момента поступления сюда. И мне показалось даже, что он сделал это специально.
— Какая жалость, — протянул он, растягивая каждую букву. — Да, видимо слухи о вашей уникальности сильно преувеличены. Видимо только статус искры и родство с ректором института позволило вам поступить сюда. И я надеюсь, ваша бабушка перестанет прикрывать вашу несостоятельность. Бездарность не может здесь учиться.
И тут я услышала позади шепотки:
— Бабушка?
— Горгона ее бабушка?
— Теперь понятно, чего ее приняли в школу.
— Конечно, внучке ректора все позволено.
— И в старосты она вылезла не просто так.
— А говорила, что сама поступила.
— Мой брат посильнее ее будет, а его отсеяли.
