Поднимали тосты в память об Аманде Орлофф, а после бросали стаканы в камин, чтобы знать наверняка, что из них больше никто и ни за что не выпьет. Когда подул ветер, свечи замерцали и уронили несколько капель расплавленного пчелиного воска на свежую белоснежную скатерть.
Помимо сырных закусок каждый из них получил серебряный значок в виде пчелы, точно такой же, как у старост (Квентин не имел ни малейшего понятия, в какой ситуации их будет хоть немного уместно надеть), и увесистый чёрный стальной ключ с двумя зубцами, который позволил бы им вернуться в Брейкбиллс, если им это когда-нибудь понадобится. Были спеты школьные песни, и Чемберс подал виски, который Квентин ещё никогда не пробовал. Он легонько покачал свой бокал из стороны в сторону, наблюдая за тем, как искры света кружатся в глубине этой таинственной янтарной жидкости. Удивительно, как нечто жидкое может одновременно сочетать в себе вкус дыма и огня.
Он наклонился к Джорджии и начал было растолковывать ей такой удивительный парадокс, но не успел он и слова сказать, как Фогг, необычайно серьёзный, отстранил Чемберса, встал во главе стола и попросил пятикурсников проследовать за ним вниз.
Это было неожиданно. В данном случае «вниз» означало «в подвал», в котором Квентин почти никогда не бывал за всё время своего пребывания в Брейкбиллс — только раз или два, чтобы умыкнуть одну весьма желанную бутылку из винного погреба, или когда они с Элис особенно нуждались в личном пространстве. А теперь профессор Фогг вёл их буйное, время от времени затягивающее песню и подтрунивающее друг над другом стадо сквозь кухню, затем через маленькую невзрачную дверь в чулан и, наконец, вниз по стёртым пыльным деревянным ступенькам, которые в середине лестничного марша вдруг сменились каменными. Они очутились в тёмном, низком подвале.
Место явно не подходило для проведения вечеринок, подумал Квентин, да и праздничная атмосфера здесь определённо не царила. Внизу было холодно и неожиданно тихо. Пол был грязным, потолки низкими, а голые стены выглядели неровными. Они поглощали все звуки. Хор, исполнявший традиционную песню Брейкбиллс — полное искусных намёков произведение «Недостаток старосты» — затихал голос за голосом. В воздухе висел тяжёлый запах сырой почвы, который, однако, не казался отталкивающим.
Фогг остановился около крышки люка, вмурованной в грязный пол. Она была отлита из меди и густо покрыта каллиграфическими письменами. Как ни странно, выглядела она блестящей и новой, будто только что отчеканенная монета. Декан взял тяжёлый инструмент для открытия люков и не без труда приподнял медный диск толщиной в пять сантиметров. Трое пятикурсников отодвинули его в сторону.
— После вас, — произнёс декан, отдышавшись. Он величественно указал на чернильно-чёрную дыру.
Онемевшими от виски ногами Квентин пытался вслепую нащупать что-нибудь, пока не наткнулся на железную ступеньку. Он словно погружался в тёплый мазут. Лестница привела его и остальных выпускников прямо вниз, в круглое помещение, достаточно большое, чтобы все девятнадцать человек встали в круг, что они и сделали. Фогг подошёл последним; было слышно, как он закрывает за всеми люк. Затем он тоже спустился и с лязгом отправил лестницу обратно наверх, словно пожарную. Сразу после этого наступила абсолютная тишина.
— Нет смысла терять наш настрой, — произнёс Фогг. Он зажёг свечу и бодро достал откуда-то две бутылки бурбона, раздав их в противоположных направлениях по кругу. Что-то в его действиях беспокоило Квентина. Существовало определённое количество алкоголя, которое можно было употреблять в Брейкбиллс — довольно большое, на самом деле — но сейчас было уже чересчур. В этом было что-то вынужденное.
Да, у них был выпускной. Они больше не были студентами. Они стали взрослыми. Ровесниками, которые пили вместе. В секретном подземелье посреди ночи. Квентин сделал глоток и передал дальше.
Декан Фогг зажёг ещё несколько свечей в подсвечниках, которые создавали в их большом круге круг поменьше. Они не могли находиться ниже пятидесяти ярдов[15] под землей, но казалось, что над ними больше мили[16] , что они похоронены заживо и забыты всем миром.
— Если вас интересует, почему мы здесь, — проговорил Фогг, — так это потому, что я хотел, чтобы мы оказались за пределами защитного барьера Брейкбиллс. Того магического оборонительного барьера, который простирается от Дома во всех направлениях. Покрытый надписями медный люк, через который мы сюда попали, и есть выход из защитного барьера.
Темнота поглотила его слова, как только он их произнёс.
— Немного пугает, да? Но это уместно, потому что вы, в отличие от меня, остаток жизни проведёте не здесь. В основном, студентов приводят сюда, чтобы запугать страшными историями о внешнем мире. Мне кажется, в случае с вами этого делать не нужно. Вы своими глазами видели разрушительную силу, которой обладают некоторые магические существа. Вряд ли вы ещё когда-либо увидите подобное тому, что случилось в день Зверя. Но помните, что то, что произошло тогда, не повторится снова. На тех, кто был тогда в аудитории, навечно останется отпечаток случившегося. Вы никогда не забудете Зверя и можете быть уверены, что он вас тоже никогда не забудет. Простите, если читаю вам лекцию, но это же мой последний шанс.
Квентин сидел в кругу напротив Фогга — все они заняли места на гладком каменном полу — и его спокойное, чисто выбритое лицо плавало в темноте, как привидение. До Квентина одновременно дошли обе бутылки виски, и он отпил из обеих, держа по одной в каждой руке, и передал их дальше.
— Иногда я задаюсь вопросом, суждено ли было человеку обнаружить магию, — сказал Фогг с чувством. — В этом же нет смысла. Слишком идеально, не думаете? Если и есть что-то, чему нас учит жизнь, так это тому, что желания не исполняются. Слова и мысли ничего не меняют. Язык и реальность совсем разные: реальность жестока, неустойчива, ей всё равно, что ты думаешь, чувствуешь или говоришь о ней. Ты сталкиваешься с ней и продолжаешь жить. Маленькие дети этого не знают. Магическое мышление, вот как назвал это Фрейд. Когда мы понимаем обратное, мы перестаём быть детьми. Разделение слова и действия — ключевой факт, на котором основана взрослая жизнь. Но где-то в пылу магии граница между словом и действием разрушается. Она ломается, и слово и действие перетекают одно в другое, сливаются и соединяются. Язык спутывается с миром, который описывает.
Иногда мне кажется, что мы нашли недостаток в системе, а что насчёт вас? Может, это короткое замыкание? Ошибка классификации? Странный виток эволюции? Возможно, магия — это знание, от которого нужно отказаться? Скажите мне вот что: разве может человек, способный произнести заклинание, повзрослеть?
