Грубо сколоченная лестница вела к площадке внутри башни. И снова Стилиана пошла вперед. Беатрис думала, что не сможет подняться по такой лестнице, однако справилась, шагая бочком. От отчаяния она забыла об усталости и страхе. С площадки на крышу башни вела еще одна лестница. Одолеет ли она ее? Она должна. Она поднялась.
Беатрис вышла на крышу и поглядела на море. Даже в свете жаровни она почти ничего не видела за пределами самой крыши. Мгла была непроницаема. Беатрис оглянулась и невольно ахнула. Старуха-рабыня, одетая во все черное, обернулась, и Беатрис показалось, что она возникла из ниоткуда, когда ее смуглое лицо заблестело в свете маяка.
— Это Арруда, — пояснила Стилиана. — Она меня вырастила.
Женщина опустила глаза, но вовсе не из почтительности, как показалось Беатрис. На ее лице был написан вызов, даже как будто гнев.
От огня жгло жаром, и Беатрис немного отодвинулась.
— Уже пора? — спросила Стилиана.
— Пускай огонь немного прогорит, — сказала Арруда. — Луна пока еще растет.
— Откуда она знает? — удивилась Беатрис.
— Я это чувствую, — пояснила Арруда.
— Зачем она здесь? — спросила Беатрис.
— Потому что Бог любит троицу, — пояснила Стилиана, — и сам Бог в трех лицах.
— Небо, земля и то, что под землей, — сказала Арруда, — прошлое, настоящее и будущее. Отец, сын, святой дух. Дева, мать и старуха.
Беатрис больше не желала слушать. Она села, дожидаясь, пока пламя немного утихнет. Это случилось довольно скоро, и так же скоро в жаровне остались только мерцающие угли — приглушенное свечение в непроницаемой тьме.
Наконец старуха подошла к ней. Она плеснула себе на руки какой-то жидкости из фляги и намазала Беатрис веки.
— Вода с корабля, потерпевшего кораблекрушение, — пояснила она.
Затем старуха взяла другую флягу и поднесла к губам Беатрис.
— Пей, — велела она.
Беатрис послушно хлебнула. Это оказалась медовая вода, только с каким-то горьким, затхлым привкусом.
— Что это такое?
— Кикеон, тот, что готовили наши предки, — сказала старуха, — на сирийской руте.
Старуха со Стилианой уселись у жаровни, невидимые в темноте друг для друга и для Беатрис, и затянули вполголоса:
— Та, которую называют Гекатой, та, у которой множество имен, та, которая разрезает воздух и сияет в ночи, с тремя голосами, с тремя головами, с тремя лицами, с тремя шеями, богиня трех дорог, та, которая несет негасимое пламя в трех чашах, защищает по ночам необъятный мир, та, перед которой демоны дрожат от страха и склоняются бессмертные боги. Подчиняющая и подчиненная, подчиняющая людей и стихии, повелевающая хаосом. Славься, богиня!
Эти слова Беатрис вовсе не понравились. Она сосредоточилась на молитве, принялась умолять Христа помочь ей, спасти ее душу. Однако с места она не сдвинулась — она жаждала откровения.
Старуха бросила что-то на угли, и они вспыхнули.
— Я сжигаю во имя тебя эту траву, богиня лекарственных трав, что бродит по горам, богиня перекрестков, подземелий и ночи, повелительница адской тьмы, страшная и безмолвная.
Беатрис поняла, что то и дело крестится.
— Ты, что находишь пропитание среди могил, в ночи и темноте, в вечном хаосе, никто не скроется от тебя. Ты мученье, справедливый суд и возмездье. Ты, змеями окруженная, пьющая кровь, несущая смерть, разрушительница, пожирающая сердца.
Беатрис закашлялась и упала вперед, встав на четвереньки. Из носа у нее текло, в горле совсем пересохло.
— Пожирающая плоть тех, кто умер до срока, дающая голос горю и сеющая безумие, прими мою жертву, приди, дай мне ответ. Говорить ли нам о том, о чем нельзя говорить? Открыть ли нам тайну, какой нельзя открывать? Произнести ли слова, какие нельзя произносить?
Огонь вдруг снова ярко запылал, Беатрис попыталась подняться, но ее тело как будто приросло к полу.
— Пошли нам откровение, — звучали слова, — открой наши глаза, прогони тьму, госпожа, бродящая в ночи, светлая Селена.
Из-за тучи вышла луна, полная, яркая, гораздо ярче, чем когда-либо доводилось видеть Беатрис, как будто светилу надоело так долго прятаться во тьме, и теперь от радости освобождения оно сверкало в два раза сильнее.
Когда она снова поглядела перед собой, оказалось, что она уже не на крыше. Она была на том самом речном берегу, куда переносилась во сне, но не на тропинке у стены, а в густом лесу рядом с ней. Стилиана и Арруда сидели на земле неподалеку, обе они сжимали в руках по маленькой свечке. В лесу что-то ворочалось и шумело. Какое-то животное, решила она. В ней зародилось странное новое чувство, нечто среднее между осязанием и слухом, и животное в лесу полыхало жаром и сопело, как будто жар и сопенье были одно и то же.
— Как же я узнаю ответ? Как узнаю, чего он добивается?
Стилиана с Аррудой ничего не отвечали, лишь смотрели в пустоту.
Беатрис нестерпимо хотелось бежать из леса. Потому что здесь рядом было не только это шумное животное. Она поднялась. Она ничего не видела, лишь деревья и темноту; луна застряла в ветвях, и ее собственные руки слабо светились в лунном сиянии. Беатрис двинулась вперед, раздвигая колючие ветки. У нее за спиной кто-то есть. Она обернулась. Никого. Ей хотелось вернуться на тропинку, пойти к маленьким огонькам на стене, посмотреть, горят ли они до сих пор. Почему-то это было особенно важно.
Река впереди сверкала, словно выложенная серебром дорога. Она направилась к воде, цепляясь одеждой за репьи, царапая и обдирая кожу о колючки.
В лесу у себя за спиной она слышала шорох. Она продиралась вперед с трудом, ребенок даже в этом мире грез мешал двигаться.
«Ты идешь к источнику». Голос прозвучал в ушах, больше похожий на шелест деревьев, чем на голос человека.
— Я буду противиться судьбе!
«Ты сама судьба. Назови свое имя, Верданди».
— Я не знаю такого имени.
Мудрые девы
оттуда возникли,
три из ключа
под древом высоким;
Урд имя первой,
вторая Верданди, —
резали руны, —
Скульд имя третьей;
судьбы судили,
жизнь выбирали
детям людей,
жребий готовят[21].
Внутри что-то шевельнулось, и на этот раз не ребенок. «Тот знак». Он подкрадывался и припадал к земле, вгрызался во внутренности, словно волк.
Беатрис пошла по тропинке. Впереди послышались шаги. Это оказался мальчик, подросток, тот, который приходил к Луису во дворец.
Он подходил к стене со свечами с противоположной стороны, но остановился, заметив ее.
— Ты тоже здесь, госпожа, — проговорил он, указывая на стену. — Задуть твой огонек?
