– Как это может быть? – Задира нагнулся, рассматривая стебель, на котором цветок рос прежде. Отломил, обнюхал, лизнул. – Не знаю. Просто понять не могу. Это вообще не трава, Эльф.
Я взял цветок и кусочек стебля у них из рук. Попытался принюхаться, но мое слабое обоняние не подсказывало ровно ничего – я вообще не слыхал никакого аромата от стебля, а лилия пахла лилией. Зато на ощупь они показались очень странными; растения обычно сочные и влажные, цветок подается под пальцами, на лепестках остаются следы пальцев от нажима – а эти лепестки, сухие и упругие, шелковистые, скорее, похожие на ткань, чем на живую плоть травы, оставались совершенно неизмененными, как мы ни мяли их в руках. Это были совершенные цветы; они росли не сами по себе и для самих себя, они росли с определенной целью: обитатели Пущи могли плести из них венки, собирать букеты, украшать ладьи и шатры, делать гирлянды – и все это не делало цветы безобразными. Они не увядали и не осыпались, они не желтели, не гнили, не покрывались плесенью. Они не умирали в руках тех, кто нуждался в украшениях – вероятно, потому, что не живущее не может умереть.
Шпилька ловила бабочку. Я хотел, было, остановить ее, пожалев безобидное создание, но понял, зачем она это делает. Бабочка некоторое время ускользала, но Шпилька, ловкая, как кошка, в конце концов накрыла ее ладонью, а потом показала мне, держа двумя пальцами неподвижное тельце.
– Ты ее убила? – спросил я озадаченно.
– Не знаю… Она перестала трепыхаться.
– Дайте взглянуть, – попросил Паук, и Шпилька протянула бабочку ему. – Эльф, эта штука – такая же, как цветы. Она не настоящая, – сказал Паук, теребя двумя пальцами бабочкино крылышко.
– Паук, помилосердствуй, – сказал я, – ты ее до дыр протрешь! Ты своими лапами можешь и каменную плиту на нет стереть, легче!
– Угу, допустим, – хмыкнул Паук. – Допустим, грабки у меня не для ловли бабочек приделаны. Но пыльца-то у нее где, а, Эльф?
Я с некоторым напряжением вспомнил, что ужасно давно, в раннем детстве, ловил бабочек, и на моих пальцах оставалась цветная пыль, крошечные чешуйки с их крыльев, а сами бабочки, бедняжки, превращались в жалкие серые лохмотья. Мои пальцы, конечно, были понежнее, чем нынче у Паука; почему же бабочка в его руках остается такой же пестрой, как прежде?
– Интересно, как она сделана… – пробормотал Паук, поднося несчастную букашку к глазам. – Как ты думаешь, это тоже морок, Эльф?
– Не знаю, – сказал я. – Не похоже. Ты же трогаешь ее…
– Она вправду сделана, как эти цветы, – констатировал Паук. Бабочка вспорхнула с его ладони и понеслась над папоротником. – Мы с Шпилькой вдвоем ее трогали, как хотели, а она летает. Она крепче, чем кусок холста, Эльф. И уж точно не живая.
– Летает же, – возразил Задира.
– Ею движет чара Государыни, – сказал я, а потом понял, что, как видно, сказал правду. – Это совершенная бабочка. Ее нельзя случайно убить – ведь какая-нибудь эльфийская дева могла бы огорчиться.
– Она тут для красоты, как цветы, – кивнула Шпилька.
– А гусениц нет? – спросил Задира.
– Гусеницы, – сказал Паук, – с эльфийской точки зрения, не красивые. Гусеницы этим бабочкам не нужны. Лешачка делает их прямо так. Рр-раз – и бабочка. Рр-раз – и цветок. Не рождаются, не растут и не умирают. И я что-то не видел бабочек такого цвета в других местах. Лешачка ее целиком выдумала, а?
– Птицы тут тоже выдуманные, – заявила Шпилька. – Смотрите, какие розовые. Они, наверное, внутри пустые, да, Эльф?
– Пустые или не пустые, – сказал я, – но уж точно не живые. Они не едят, не гадят, не высиживают птенцов… Они только поют… но в ваших горах птицы поют не так… и не всегда…
– Не птицы, а какие-то механизмы для чириканья, – с отвращением сказал Задира. – Мне тут уже очень не нравится, чрево Барлогово! Эльфы-то где?
Почти в тот же миг мы разом услыхали далекий перезвон бубенцов, скрип колес маленькой тележки и стук копыт. За стеной розовых кустов кто-то ехал, судя по звукам, на пони – и этот кто-то не мог быть эльфом!
Моя команда моментально растворилась в розовых кущах; я же, не считая нужным скрываться, просто вышел из них на дорожку, посыпанную чистейшим белым песком.
Милейший, кроткий, совершенно настоящий мохнатенький пони тащил крохотную повозку о двух колесах. Повозкой управлял хмурый гном, которого я никак не надеялся встретить еще раз. Увидев меня, он, похоже, поразился так же глубоко, как и я сам.
– Здорово, орел! – сказал он, натягивая вожжи. Пони понуро остановился, рассматривая совершенный папоротник под ногами и не изъявляя ни малейшего желания попробовать его на вкус.
– Привет, Дарин, – сказал я. – Ты не говорил, что собираешься в Пущу.
– Так и ты не говорил, – усмехнулся гном. – Даже как-то странно видеть тебя тут после того разговора в трактире. Я даже уж подумал, что ты решил остаться в городе. Глупо, конечно.
– Почему – глупо?
– От своего счастья не бегут, – мина гнома сделалась просто на удивление издевательской, но он явно думал, что я этого не замечаю. – Ты вовремя вернулся, орел. Сейчас отдышишься, придешь в себя после мира людишек, с Хозяйкой повидаешься – и хорошо будет. Скоро будет хорошо-хорошо, тогда и перестанешь с гномами здороваться…
– Дарин, – сказал я, пытаясь не смеяться и не сердиться, – а ты замечаешь, что все вокруг не настоящее?
Гном прищурился, превратившись в воплощение лукавства.
– А какая мне разница, орел? Настоящее, не настоящее… что вообще такое "настоящее"? То, что на другом берегу ручейка? И кто это сказал?
– Оно там живое…
Дарин рассмеялся так искренне и весело, будто и не считал меня убогим существом:
– Ай-яй-яй, живое! Давно ли ты разницу заметил? Ишь, вбил себе в голову… Ладно уж, орел. Ты со смертными переобщался, меня, вот, напрасно слушаешь – так теперь в другие бредни веришь? А какая разница, во что верить? Вот жил ты тут – не тужил, а с тобой – уйма таких же орлов, и верили вы в правильные вещи, и было вам счастье. А теперь ты разуверился, остался один – и мечешься?
– Дарин, – взмолился я, – ты же сам говорил, что нельзя верить глазам!
– Мало ли что я там, на том берегу, спьяну болтал! – гном похлопал пони по крупу. – Глазам нельзя, ушам нельзя… ты меня больше слушай! Просто раньше ты верил в одни сказки, теперь веришь в другие сказки…
– А если это не сказки?
– А что такое – правда? Да зачем она тебе сдалась, эта правда? Это ты сюда приперся выяснять, что правда, а что кривда? Нашел куда!
– Дарин, но ты же говорил…
– Ох, да отстань ты от меня ради Хозяйки! – вдруг вскинулся гном. – Тут тебе не трактир. Мне, знаешь ли, из-за тебя неприятностей не надо. Тоже мне, приятель нашелся. Пошел, Шустрик!
