Не станет она потакать телу. Она ничего ему не должна. Постарается как можно меньше зависеть от его ощущений.
Кто-то поднялся по лестнице, открыл дверь.
— Элис…
Квентин, кто же еще. Элис, не поворачивая головы, услышала, как он подвинул себе стул и сел.
— Мы собираемся в Нигделандию. У нас появилась одна теория насчет происходящего, хотим поговорить с Эмбером.
— Счастливо. — Язык ворочался во рту, как червяк, соприкасался с нёбом, воспроизводил нужные звуки.
Она больше не злилась. Зачем вообще было злиться и говорить столько? Ярость, как шторм, ушла в море, оставив позади волнистый песок, усеянный обломками кораблекрушения. На смену ей пришло полное безразличие.
— Но я не хочу оставлять тебя здесь. Пойдем с нами? Ты могла бы помочь.
Она мотнула головой, закрыла глаза. Иногда, делая это, она вновь чувствовала себя невесомой. Когда накачаешься виски, особенно хорошо, и вливать отраву в гнусное тело тоже приятно.
— Нет, вряд ли.
Семь лет назад он видел, как ее плоть сгорела в синем огне. Семь долгих лет, пока она блуждала по Филлори, ее человеческая сущность спала, видя сны о гневном могуществе. Квентин разбудил ее и насильно вернул в плотскую оболочку, но душа ее ему не подвластна. Неужели он так ненавидит ее? Говорил, что любит. И вчера, и семь лет назад.
Знал бы он… Нельзя ли снова воспламениться? Возможно, это только раз получается, как у спички, но она так не думала. Надо только вспомнить, как это делается. Может, эта попытка убьет ее, ну и пусть: она сейчас и так все равно что мертвая. Самоубийство — ее убежище: она всегда сможет укрыться в нем, если не найдет ничего другого.
А если получится, то она уже не даст себя поймать.
— Я сейчас возьму тебя за руку. — Первое прикосновение с тех пор, как она вернулась. Ее кожа покрылась мурашками. — Ты это преодолеешь — не так все плохо, как тебе кажется. Я буду тебе помогать, но и ты постарайся тоже.
— Нет, — прошептала она.
Стало тихо, и она открыла глаза. Что-то, присутствующее в воздухе, проникало ей в нос, вторгалось в мозг, тянуло ее назад. Магия? Нет, не магия.
— Что это? — спросила она.
— О чем ты?
— О запахе.
— Ты знаешь, что это. Вспомни.
Стоило ей на миг ослабить защиту, тело приподнялось и втянуло запах в себя. В мозгу включались нейроны, бездействовавшие семь лет. С мебели снимались чехлы, окна распахивались, впуская солнце.
— Бекон, — произнесла Элис.
Квентин предъявил ей снятую с подноса тарелку Первоклассный бекон, толщиной в четверть дюйма, вспучившийся от жарки. Квентин поджарил его дочерна, как она любит… любила.
Не зря, выходит, провел семь лет. Раньше он совсем не умел готовить. Элис устала и очень хотела есть. То есть не она, конечно, а ее тело, эта мясная кукла. Оно взяло кусочек и сунуло в рот. Мясо жевало другое мясо, до чертиков сочное, жирненькое, солененькое. Доев, Элис облизала пальцы и вытерла сальные руки о простыню. Она негодовала на собственную слабость, но это так вкусно… Тело, которое она пыталась отторгнуть, как неудачный трансплантат, крепко держало ее в своих липких объятиях. Клеилось к ней, намеревалось стать с ней единым целым, и Квентин был на его стороне.
— Надеюсь, ты не думаешь, что бекон меня здесь удержит.
— Не только бекон.
Он поднес ей другую тарелку — с оранжевым манго, ломтиками сладкого солнца. Элис накинулась на них, как животное — почему «как»?
Нет, она не животное. Она чистый и прекрасный голубой ангел.
— Почему ты сделал это со мной? — спросила она с набитым ртом.
— Потому что ты человек, а не демон.
— Докажи.
— Это самое я и делаю.
Впервые после возвращения Элис посмотрела на него пристально. Он повзрослел, но остался все таким же красивым. Узкое лицо, немного великоватый нос, большой рот. Хорошо, что сам он никогда не считал себя привлекательным: это избавило его от психологии смазливого мальчика.
Но и перемены налицо, это правда. Он больше не заикается и не опускает глаза, как бывало.
— Мог бы и устрицы достать, — сказала она.
— Ты ж их терпеть не можешь. — Да?
— Ты говорила, что они похожи на холодные сопли.
— Не помню. Что я еще люблю?
— Вот. — Он дал ей шоколадку, и Элис прослезилась, отведав ее. Господи, она же себя совершенно не контролирует. Неужели плоть победит? Ей все труднее отделять себя от нее. Ниффин внутри громко протестовал. Она вспомнила о полетах, о погружении в недра земли, о том, как сжигала живые существа, посвящая их в восторги боли, которые испытала сама. Вспомнила и содрогнулась.
— Зачем ты пришла сюда? — спросил Квентин.
— Убить тебя, — ответила она правдиво и не колеблясь.
— Нет. Ты пришла, чтобы я тебя спас.
Она рассмеялась злобным ниффинским смехом, но еда уже вершила свою подрывную работу.
— Буду раскармливать свое новое тело. Разжирею и помру от обжорства.
— Воля твоя. Вот, держи.
Что за прелестный звук? Квентин откупорил запотевшую бутылку шампанского, налил бокал, подал ей.
— Это нечестно, — пожаловалась она.
— Кто ж говорит, что честно.
— Пить шампанское из простого фужера? Как низко ты пал, Квентин Колдуотер.
— Просто сменил приоритеты.
Она выпила вино маленькими глотками, как ребенок микстуру, и сказала, рыгнув под конец:
— Это, пожалуй, лучше всего. Больше у тебя ничего нет?
— Нет, это все.
— Не все, — сказала она и поцеловала его — неумело, как школьница, и очень крепко. Его зуб до крови оцарапал ее губу. Между ног потеплело. Она просовывала язык ему в рот, чтобы Квентин ощутил вкус шампанского. Плотина между телом и сознанием дала течь в сотне мест. Где-то далеко упал и разбился бокал.
Она хотела его. Это могло сработать. Могло помочь ей.
— Давай, Квентин. Покажи, для чего существуют тела.
Она уже расстегивала ему рубашку — подзабыла, как это делается, — но он перехватил ее руки.
— Не сейчас. Слишком скоро.
— Слишком скоро? — Она ухватила его за грудки и снова впилась в него поцелуем. Его щетина кололась, и пахло от него хорошо — не беконом, но все-таки вкусно. — Сотворил это со мной, а потом «слишком скоро»? Давай работай!
Встает! Вот гаденыш! Гнев вспыхнул легко, пройдя по хорошо разработанному каналу, но удовольствия не смог отменить.
— Постой, Элис. Так это не делается.
— Покажи тогда, как. — Она тоже встала. — Мое тело тебе противно так же, как мне? Ну, что ж поделаешь. Раз вернул меня — показывай, для чего. Не мужик ты, что ли? — Она сорвала через голову другую его рубашку, в которой ходила сама, и осталась в одних трусиках. Поцеловала его опять, прижалась к нему, ощущая грудью шершавую ткань рубашки. Он, пятясь, уперся в дверь. Она начала массировать его пах. Да, точно. Ему это нравилось.
