Эрилин задохнулась от боли и отчаяния, она согнулась, не в силах вынести эту боль.
К ней подошел Эмир и обнял за плечи, потом заставил выпрямиться, практически силой повернул и прижал к себе. Принцесса в голос заревела у него на плече.
- Уходите, - услышала она спокойный голос Гэбриэла. - Джоф, забирай моего коня. Только береги его, ладно?
- Я обещаю, - отозвался Генти.
- Нет! - Эрилин попыталась вырваться из рук брата, она жаждала совсем других объятий. Но Эмир не отпустил.
Она снова услышала голос Гэбриэла.
- Эмир, увози ее.
- Я не хочу, - плакала Эрилин, - это неправильно, так не должно быть.
- Ш-ш, - Эмир гладил ее по волосам и тащил куда-то в сторону, - успокойся. Все будет хорошо.
Почему все заладили, что все будет хорошо? И как это вообще - "хорошо"? В этот момент ей казалось, что хорошо больше никогда не будет.
- Пойдем, - успокаивающе шептал Эмир, таща ее за собой, - пойдем же.
Эрилин все же удалось вывернуться и обернуться.
Гэбриэл стоял, заложив руки за спину, и спокойно смотрел им вслед, мелкий дождь оседал на его волосах. Принцесса попыталась сморгнуть слезы, чтобы как следует рассмотреть его на прощание и запомнить. И почему она никогда не замечала, какой он красивый?
А потом Эмир все же утащил ее к лошадям.
Гэбриэл смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида. Он не испытывал страха, только грусть. Как странно, он всегда был один, привык быть один, и как так вышло, что за такой короткий срок, посторонние люди стали так много для него значить?
К нему подошла Алма Рая.
- Смелый и благородный поступок, - сказала он, потом чуть прищурилась. - Боишься?
Гэбриэл дернул плечом.
- Нет.
Женщина кивнула с уважением.
- Хорошо. Наши Боги будут рады принять достойную жертву.
Гэбриэл кивнул в ответ.
- Что от меня требуется? - спросил он.
Алма Рая посмотрела в небо, щурясь от мелкого дождя.
- Мы принесем жертву завтра, - сказала она. - Боги плохо видят нас из-за туч. Завтра будет солнечно.
- А до тех пор?
Она пожала плечами.
- А до тех пор ты волен передвигаться по деревне, куда пожелаешь. Бежать тебе все равно некуда, твои друзья преодолеют горы лишь к завтрашнему обеду. Ночевать будешь там же, где вы провели сегодняшнюю ночь. Я распоряжусь, тебя покормят.
- Я не хочу есть, - отказался он.
- Тебя покормят, - с нажимом повторила она. - А пока отдыхай.
Она ушла, оставив его.
Гэбриэл прошелся по двору и уселся на плоский камень, выточенный в некое подобие скамьи. Прямо напротив стояли зловещие столбы для жертвоприношения. Интересно, сколько жертв они приняли до него?
Но столбы молчали.
Гэбриэл задумался над тем, сколько раз он уже готовился к смерти. Множество. Даже удивительно, как он умудрился прожить так долго. Сколько всего случалось, но он каким-то образом всегда выживал...
Гэбриэл вспомнил первый раз, когда готовился к смерти. Ему было пятнадцать...
...Он провел в колодках двое суток без еды и воды. Ночи были ледяными, а дни мучительно жаркими. Его бывшие товарищи беспрерывно вели за ним слежку, даже Алехандер с подвешенной перемотанной рукой нес службу.
Гэбриэл не пытался с ними разговаривать, они тоже. Видимо, Сентас не давал разрешения общаться с пленником.
Иногда Гэбриэл впадал в забытье или терял сознание, и тогда казалось, что все случившееся сон. А когда снова открывал глаза, реальность или впивалась ледяными иглами холодной ночи или же пыталась испепелить огненным солнцем.
Сентас пришел на третий день. Безупречный вид, белозубая улыбка, все как всегда, будто не он хладнокровно убил своего ученика три дня назад.
- Как ты, мальчик мой? - его тон был по-отечески теплым.
Гэбриэл молчал. Если ему суждено умереть здесь, вот так, в пятнадцать лет, то пусть так, но ему не будет стыдно за свою короткую прожитую жизнь.
Сентас присел на корточки рядом с ним, чтобы видеть его лицо.
- Гэбриэл, - его тон был по-прежнему мягким, почти что нежным, - у меня были другие ученики, а еще я встречаюсь с остальными наставниками, и я знаю, что такие, как ты, попадаются один на миллион. Ты потрясающе двигаешься, ты же сам видел, эти трое ничего не могли поделать с тобой одним и без оружия. Ты умен, ты вынослив. Одним словом, ты то, что мы так долго искали, ты сможешь создать новую эру совершенных убийц. Ты всегда был моей надеждой. И сейчас остаешься. Все, что тебе нужно, принять себя. Я вырастил тебя, я тебя создал. Ты должен принять это, ты часть Братства, и пришла пора выжечь в себе все личные чувства, есть одни интересы - интересы Братства. И ты должен это понять и принять.
Сентас Рей разливался соловьем, а Гэбриэлу стало смешно. Ведь учитель до сих так ничего и не понял, он все еще верил, что сломает его, сумеет.
- И что же я должен сделать, чтобы ты освободил меня? - Гэбриэл сам удивился звуку своего голоса, словно скрипучее дерево упало в лесу.
Сентас Рей пожал плечами.
- Ну, мальчик мой, к чему притворство? Ты ведь можешь освободиться сам.
- Поэтому возле меня все время охрана? Чтобы не дать мне уйти?
- Ну, разумеется, - улыбка наставника стала шире, - каждый из них будет стоять насмерть, но не отпустит тебя.
- И у меня не будет выбора, только убить, так? Так ты все рассчитал? - наконец-то, ему удалось справиться с голосом, и он прозвучал с вызовом, как он и хотел. - Я убиваю тех, кого тебе не жаль, а сам вдруг осознаю, что я убийца, как и ты, и мы живем долго и счастливо, убивая направо и налево? Так?
На этот раз Гэбриэлу удалось сбить улыбку с лица Сентаса Рея.
- У тебя нет выбора, - бросил он.
- Да мне плевать, - если бы на этой жаре у него во рту осталась хоть капля слюны, он бы и вправду сплюнул под ноги своему учителю, - я же еще подросток, у меня юношеский максимализм, забыл? Чувство самосохранения у меня еще не развито!
За эти слова Гэбриэл получил пощечину, голова мотнулась, как у тряпичной куклы, но тело настолько онемело, то он почти не почувствовал боли.
- Ты сдашься, - процедил Сентас сквозь зубы. - Ты уже такой же, как я. Я создал тебя. Поздно играть в благородство.
Учитель уже собирался уйти, когда, поддавшись внезапному порыву, Гэбриэл окликнул его.
Сентас вернулся.
- У тебя вдруг появилось, что мне сказать? - в его голосе вновь появилось самодовольство.
- Ради чего ты сжег мою деревню?
Теперь Гэбриэл по-настоящему понял, что все в истории, которой его пичкали с детства, ложь.
