Позади хлопает дверь.
— Рион, что с вами?
Почему я? Почему опять я? Что вам всем от меня нужно? Отпустите меня в Зорак!
— Я хотел сказать, что…
— Отправитесь к башне Маэцу, чтобы импульсом уничтожить вражескую армаду! Да, я знала, что на вас можно положиться! Пусть Маэцу осветит вам путь!
Рион сдержанно кланяется, ощущая болезненный укол бешенства, за дверью срывается и ударяет кулаком в стену. На стене остается вмятина. Снедаемый яростью, он идет в свою, погруженную во мрак, комнату.
Не может уснуть. До рассвета остается пара часов. Неподвижно сидя на козетке напротив кровати, он ждет, когда за окном начнут вырисовываться мглистые очертания улиц.
На горизонте проявляется тонкая ленточка восхода, Рион глядит на отражение в круглом кривоватом зеркале, — в глазах скачут искорки, — трет заострившееся потасканное лицо, и, выйдя из дворца, направляется к щиту, сияющему в сумраке мистическим синим пламенем.
— Светает, — говорит Эль. — Когда там они останавливаются?
— Увидишь, — сухо отвечает Рион и садится на край трухлявого пня.
За пеленой силового поля курсируют смертоносные капсулы.
— Знаешь, я не доверяю тебе, — признается Эль. — Какой-то ты не от мира сего.
— Думай, что хочешь, — огрызается Рион.
Кто важнее, Има или вся Гехена?
Если знаешь, как всех спасти, то должен это сделать. Просто должен. И все. Просто…должен…Но хочу ли? Хочу рисковать? Хочу быть героем, спасителем, святым? Нет, мне это не нужно. Мне нужна Има. А Име нужен мир. И что? Отдать за это жизнь? Я не хочу! Я не хочу! Слышишь, Лаен? Я не хочу умирать за этот мир! Никто меня не остановит, не заставит делать то, чего я не хочу! Я обещал, что найду Иму. Обещал, что вернусь за ней. Плевать я хотел на идеалы Марвина Хиллера!
— Эй, они зависли, — говорит Кеш. — Снимайте сегмент.
Двое техников синхронно жмут рычаги на панели управления.
— Бегом! — командует Кеш.
Преодолев короткую дистанцию до леса, они ныряют в гущу и, прячутся за широкими стволами. Дроны их не замечают.
Миновав лес, отряд выбирается на голубовато-зеленые цветущие луга. По балкам в полной тишине сонной жизни перекатывается мягкий утренний туман. Небо розовеет. Над журчащей неподалеку рекой, укрытой молочным туманом в лощине, нависают хрустально-прозрачные кустарники, освещаемые красноватым заревом. Сапоги мнут влажные от росы полевые цветы.
Отряд спускается к реке, и оставшуюся часть дня идет вдоль берега. Перебредают на переправе, поднимаются по крутому склону пойменной террасы. Вдалеке выделяется обросший вьющимися травами исполинский двигатель корабля Прибытия, служащий маяком для путников. Отживший свой век, он лежит на границе лугов и Рыжей пустоши среди бледной жухлой травы, присыпанной красно-оранжевым песком, который поднимают вверх горячие порывы ветра. Песчинки скрежещут по открытым участкам металла. С каждым циклом конструкция все сильнее заносится песком. Наступающая пустыня поглощает чужеродное, инопланетное тело. А ведь мы тоже пришельцы, думает Рион, но считаем Гехену своей. Несколько поколений выросло здесь. Мы уже не знаем дома, из которого бежали предки. Да и предков не помним. Мы, как этот двигатель, сливаемся с телом и духом другой планеты, не помня толком, кто мы и откуда.
Всегда повторяют, что Прибытие обошлось без кровопролития. Но никто не задается вопросом, какое право мы имели вмешиваться в жизнь коренного народа? Как вообще можно было допустить, что Прибытие приемлемо, если здесь живут племена? Всего лишь племена? Просто взять и перекроить уникальную культуру, лишить самобытности иную цивилизацию? А теперь мы считаем, что земляне не имеют права распоряжаться нами? Им нельзя считать нас животными? А кем мы считали здешний народ, когда вторглись? Именно вторглись!
— У железки привал, — говорит Кеш. — Ночью через пустыню пойдем, и к утру будем в джунглях.
— Как скажешь, капитан, — говорит Эль.
Двое других молча сбрасывают сумки и садятся, утирая пот.
Рион прислоняется плечом к нагретому солнцем корпусу. Над воронкой двигателя трепещут высохшие лохмы плетущихся растений, а внутри шныряют желтые шипастые существа размером с ладонь. Эль громко хлопает и ржет, звук заставляет их спрятаться и оскалиться.
— Зачем? — спрашивает Рион.
— Что зачем?
— Они безобидные.
— И что?
— Ты придурок!
Подскочив, Эль хватает Риона за грудки и дышит ему в лицо.
— Ты что, нарываешься? Получить хочешь, сопляк?
— Отстань от него, — вступается Кеш. — Отстань, я тебе сказал!
— Я шею тебе сломаю, — Рион обхватывает горло Эля стальными пальцами и доводит его, посиневшего, до полуобморочного состояния.
— Все, все, остыньте! — Кеш разнимает их. Двое других помогают. — Хватит!
Эль хаотично мотает руками и ногами, из горла вырывается свист.
— Рион, ты его убьешь! Не надо! Прекрати!
Не желая подчиниться, Рион сначала усиливает хват, а в следующий момент осознает, что делает и разжимает руку. Обессиливший Эль падает ничком на песок.
— Я не хотел…
Рион отходит в сторону и немеет, парализованный неконтролируемой жестокостью. Это пришельцы сделали со мной, это они поселили во мне тьму. Он смотрит в сторону пустыни. В колеблющейся дымке на закате переливается и подрагивает мираж неизвестного объекта.
— Рион, тебе можно доверять? — спрашивает Кеш.
— Я не…я не убийца…
Эль кряхтит и, слабо ворочая языком, сипло выплевывает проклятия. Он отползает к двигателю и, подложив под голову сумку, лежит, ощупывая на шее багровые следы.
— Псих!
— Заткнись, Эль! — гремит Кеш. — И спи! Я тоже покемарю. Рион, разбуди, когда совсем стемнеет, ладно? Я тебе верю. Просто забудем, да?
— Да, — вставляет Эль, — чтобы он нас во сне порешил…
Солнце садится быстро. Пространство с каждой минутой все сильнее рдеет. Сидя на песке, Рион посматривает то на уходящий свет, то на дремотные, расслабленные лица гехенцев. Небо освещают первые звезды, и ветер, прокатывающийся по траве, становится прохладнее. Тихо, будто в мире не осталось ни единой живой души. Но, несмотря на спокойную ночь, по набухшей на виске жилке стекает одинокая капля пота. И последняя капля падает в переполненную чашу терпения.
Когда отряд начинает мерно сопеть, Рион встает, отряхивается и, постояв немного в тишине и сосредоточенности, идет в направлении Зорака.
7
Город подергивается белым шумом, словно в эфир реальности закрались помехи. Рябь и неоновые огни скручиваются, и это узорчатое сплетение выворачивается в ретиналевую хтонь.
Мира ступает вслед за гуманоидом в пурпурный лес, погруженный в серо-розовый студень. От земли до неба произрастают исковерканные, неправильные деревья, ноги опускаются в холодный скользкий перегной. Сплетающиеся ветви создают сумрак глухой чащи.
— Это Морох, по-вашему — Проксима, — говорит существо. — А это — Длана! — Оно указывает на огромное дерево, в середине ствола которого зияет дыра, блещущая пульсирующим светом сферы, повисшей в отверстии.
Похожая на сгусток светящегося желтого геля, сфера шепчет… Мира подходит ближе, прислушиваясь к знакомому сипению. Протягивает руку на зов. Она говорит? Или это только ветер шуршит в ветвях? Длану пронизывает гнетущая атмосфера кладбища. И мускусный запах сигарет Флоренса.
— На твоем месте я бы не стал без нужды ее трогать, — предупреждает мороханец.
Мира одергивает руку, не понимая, что на нее нашло. Страх.
— Что это? Что это такое?
— Это наш источник, Мира. И наша судьба. Она здесь, чтобы стать проводником в новый мир.
Сгусток плазмы безмолвно взирает единственным глазом.
— Какой новый мир? Кто ты такой?
— Я тот, кто говорит ее голосом и смотрит ее глазами. Я часть ее души.
— Я не понимаю! — вскрикивает Мира.
— Высший разум, — с благоговением произносит мороханец. — Жизнь на рубеже небытия и бессмертия.
Попупрозрачную атмосферу сакральной рощи рассекают сгустки золотистых светлячков.
