Увидев это, я начал поворачивать вправо, чтобы, так сказать, лечь на обратный курс. Скакавшие справа от меня быстро сообразили, что собираюсь сделать, последовали примеру. Никто не хотел быть нашпигованным стрелами. Мы развернулись по дуге малого круга, поскакали на исходную позицию, оставив в долине лишь несколько пораженных стрелами лошадей и воинов, которые слишком приблизились к вражеским лучникам.
Если бы мавры погнались за нами, могли бы выиграть сражение. Наша пехота не поняла бы, в чем дело, решила бы, что мы разбиты, удираем, и побежала бы. В сражении важно не упустить момент, когда надо смываться, особенно пехотинцам, у которых, в отличие от всадников, меньше шансов оторваться от погони. Наши враги, видимо, решили, что это хитрый маневр, что выманиваем их с крепкой позиции — сами делали так постоянно — и остались на месте.
Карл Мартелл был жив и даже не ранен, что при его надежных доспехах не удивительно. Когда я подъезжал неторопливо, мажордом всех франков стоял возле своего коня, держа в руке шлем, и с красным, потным лицом и прилипшими ко лбу, темными прядями волос распекал какого-то из своих подчиненных. В наших бедах всегда виноват кто-то другой.
Увидев меня, Карл Мартелл жестом послал бедолагу к черту, после чего бросил мне гневно:
— Ты потому отстал, что знал, что так и будет?!
— Предполагал, — спокойно ответил я.
Мажордом всех франков собирался еще что-то выпалить, наверное, обвинить меня в предательстве, но сдержался, лишь засопел громко, как кузнечные меха.
— Ни на кого нельзя положиться! — молвил он спокойнее и посмотрел на меня все еще сердито, ожидая, наверное, напоминания, что я советовал атаковать по-другому. Не дождавшись, приказал властно, но уже почти без отрицательных эмоций: — Перестраиваемся! Пехоту разделить поровну и разместить на флангах, а всю конницу собрать в центре!
Перегруппировка заняла около часа. Для франков, как и для остальных германцев, выполнение даже примитивных маневров все еще тяжкая задача. Они хорошо умеют двигаться вперед-назад и иногда получается обогнуть врага и ударить во фланг и тыл, но вот просто разделиться на две части и разойтись на края долины — это для них сложно. Конница собралась в центре быстрее. Карл Мартелл занял место в первой шеренге слева от меня, следуя моему совету, который на этот раз был принят без возражений.
Заревели рога, и наша пехота двумя длинными и узкими колоннами пошла в атаку. Само собой, строй не держали, потому что ходить в ногу не умели, но, согласно приказу, старались держаться поближе к склонам холмов, на которых засели вражеские лучники. Дальше был прорыв через маквис. Закрываясь щитами, пехотинцы, вооруженные короткими францисками и мечами, прорубались через густой колючий кустарник. Продвижение было медленное, из-за чего росли потери. Затем вышли на расчищенные лучниками площадки — и дело сразу пошло интереснее. Вражеские стрелки начали разбегаться, порой через заросли, потому что расчищенных путей для отхода было мало, образовались пробки. Эмир Умар ибн Халид, видимо, понял, что скоро наши пехотинцы обогнут фланги его фаланги, и направил против них два отряда копейщиков из своего резерва.
Вот теперь можно было вводить в дело конницу, и я повернулся к Карлу Мартеллу, который нетерпеливо ерзал в седле и бросал на меня недовольные взгляды, и произнес спокойно:
— Поехали?
— Давно пора! — радостно бросил он и проорал громко: — За мной, мои воины! Мы победим!
Разогнались мы хорошенько и ударили с такой силой, что Буцефал вместе со мной оказался в седьмой или восьмой вражеской шеренге. К тому времени я избавился от сломавшегося копья и взял шестопер на длинной рукоятке, изготовленный зимой по моему заказу. Многие враги, особенно этнические арабы, вместо шлема использовали чалму. Несколько слоев материи не хуже одного слоя железа выдерживали удар меча или попадание стрелы, а носить чалму легче, удобнее, приятнее. Хотя главной причиной могла быть обычная бедность, потому что состоятельные воины наматывали ее поверх шлема, а не тюбетейки или какой-нибудь другой шапки, как делали голодранцы. Зато против шестопера материя не спасала. Я лупил им по чалмам с юношеским восторгом, который появляется, когда находишь верное решение трудной задачи. Некоторые были двухцветными, клетчатыми, некоторые — трехцветными. Цвет обозначает принадлежность к какому-то племени или социальный статус, но у арабов и мусульман северо-западных районов Африки, которых принято называть маврами, не совпадает, поэтому я и не стал выяснять. Острые пластины навершия одинаково хорошо рассекали все слои материи любого цвета и проламывали черепа.
Не знаю, сколько прошло времени до того момента, когда я пересек вражескую фалангу. Мне показалось, что минут десять. Скорее всего, процесс был продолжительнее, но в силу увлеченности им я не заметил это. Собирался подождать несколько соратников и вместе с ними напасть на отряд эмира Умара ибн Халида, которого перед атакой видел на холме метрах в двухстах позади фаланги, но там было пусто. Может быть, рубится сейчас с франками, а может быть, во что я поверил быстрее, удрал. Поэтому я развернул коня и пришел на помощь Карлу Мартеллу, размахивавшему окровавленной спатой, которому оставалось преодолеть всего пару шеренг. Во время разворота и увидел, что правее меня мавры из задних шеренг, бросив щиты, побежали. Пока что их было мало, но процесс этот лавинообразный, потому что у первых больше шансов спастись. Да и людям присуще неистребимое желание быть первыми в чем угодно.
67
Я специально дождался ветреного дня, чтобы тяга была лучше, но сухие дрова и солома, щедро политые оливковым маслом, горели плохо. Разве что черного, густого, жирного дыма испускали много. Он быстро и затейливо разрисовал склон холма и куртину над пещерой. В двадцать первом веке это граффити сочли бы шедевром и назвали «Черным овалом» Мартелла. Я бы от таких сомнительных лавров отрекся.
Мажордом всех франков стоял рядом со мной и со скукой наблюдал за процессом. Прошло больше часа, а необходимого результата всё не было.
— Иногда приходится ждать несколько часов, пока стены просядут, — сказал я в оправдание.
— Подождем до завтрашнего утра, — решил он. — Если стена не разрушится, снимем осаду. Мне надо срочно вернуться в Нейстрию.
Позавчера пришло известие, что умер король франков Теодорих Четвертый. Как сказали, от нутряной болезни, что сейчас в большинстве случаев обозначает отравление. Это безвольное чмо абсолютно не мешало не только Карлу Мартеллу, но и кому-либо другому, так что отравиться мог сам по глупости или страдал какой-то болезнь органов пищеварения. Прямых наследников у Теодориха Четвертого нет. Есть несколько дальних родственников, каждый из которых имеет слишком мало оснований, чтобы претендовать на корону. Карл Мартелл мог отдать трон франков любому из них, кто согласится быть его ручной обезьянкой. Видимо, надо было отсмотреть кандидатов, провести переговоры и сделать это срочно, пока кто-нибудь из них не объявил себя правителем.
Городская стена выстояла до утра. То ли мы сделали слишком маленькую пещеру, то ли костер развели неправильно, то ли фундамент оказался слишком прочным, то ли еще что-то, не ведомое мне. Судьба улыбнулась маврам, а не франкам, которым пришлось покинуть Септиманию. На обратном пути мы сожгли и разрушили стены у всех городов, сдавшихся ранее. Часть горожан отправилась вместе с нами в Прованс и Бургундию. В Арле нас ждала делегация марсельцев, которые изгнали Мавронта и признали власть Карла Мартелла. Новым правителем Прованса был назначен Аббон — потомок кельторимлян, крупный землевладелец. Часть его земель находилась в королевстве лангобардов. Говорят, Мавронт сильно подсократил владения Аббона. Мажордом всех франков вернул отнятое и добавил из того, что конфисковал у Мавронта, чтобы эти два человека уж точно никогда не стали союзниками. Остальные земли были розданы в виде бенефиций новым воинам.
Я проехал с армией франков до Лиона, после чего вместе со своим нынешними земляками двинулся генеральным курсом норд-ост, в свои владения. В Нейстрии пока что было тихо, самозванцы не появлялись. Видимо, никто не хотел связываться с победителем мавров — этот титул после нашей победу у реки Берры накрепко прилип к Карлу Мартеллу — и «почти королем франков», как назвал его в письме Римский папа Георгий Третий. Если объявится какой-нибудь безумец и соберет большую армию, во что никто не верил, мы прискачем на помощь мажордому всех франков.
