Фейд-Раус пересек арену и встал под золоченой ложей. Его оружие было спрятано в ножны, руки опущены по швам. Перекрывая непрекращающиеся крики толпы, он громко спросил:
— Праздник, дядя?
— В твою четь, Фейд! — крикнул сверху барон.
Молодые люди устремились вниз и столпились вокруг Фейда.
— Вы приказали убрать защитные поля? — удивился граф.
— Никто не причинит вреда мальчику, — возразил барон. — Он — герой.
Людская волна подхватила Фейд-Рауса, вознесла его вверх, и он, сидя на плечах людей, проделал почетный круг по арене.
— Сегодня он смог бы пройти по беднейшим кварталам Харко безоружным и ничем не защищенным, — сказал барон. — Люди отдавали бы ему последнюю еду и питье — только ради того, чтобы он составил компанию.
Барон поднялся, вручая свой вес суспензорам.
— Прошу меня простить. Есть дела, требующие моего немедленного внимания. Охрана будет сопровождать вас.
Граф встал и поклонился.
— Конечно, барон. Мы с нетерпением… э-э… ждем праздника. Я… э-э… никогда не видел, как празднуют Харконнены.
Барон повернулся и вышел.
И в ту же минуту капитан охраны склонился перед графом Фенрингом.
— Ваши приказания, сэр?
— Мы… мм-м… подождем, пока схлынет толпа, — сказал граф.
— Да, мой господин, — капитан отступил на два шага.
Граф Фенринг посмотрел на жену и заговорил на их жужжащем кодовом языке:
— Ты, конечно, все поняла? На том же языке она ответила:
— Мальчик знал, что гладиатор не будет под наркозом. Был момент страха, но не удивления.
— Так было задумано, — сказал он.
— Без сомнения.
— Тут пахнет Хаватом.
— Конечно.
— Я уже спрашивал барона, почему он выбрал Хавата.
— Это было его ошибкой, мой дорогой.
— Теперь я это понимаю.
— Харконненам очень скоро понадобится новый барон.
— Если это план Хавата…
— Конечно, все это требует самого тщательного анализа.
— Молодой будет лучше поддаваться нашему контролю.
— Особенно после сегодняшнего вечера, — сказала она.
— Тебе нетрудно его соблазнить, моя маленькая женушка?
— Нет, любовь моя! Ты же видел, как он на меня смотрел.
— Мы должны поддерживать эту линию.
— Конечно же мы должны взять его под свой контроль. Чтобы покорить его, я введу необходимые слова прана-бинду в самые глубины его «Я».
— Мы уедем так скоро, как это будет возможно… как только ты будешь уверена… — сказал он.
Она пожала плечами.
— Вне всяких сомнений. Я не хочу носить ребенка в этом ужасном месте.
— Мы делаем это ради человечества, — сказал он.
— Твоя часть самая легкая, — ответила она.
— Мне пришлось преодолеть столько древних предрассудков. И знаешь, они весьма привязчивы.
— Бедняжечка, мой дорогой, — она потрепала его по щеке. — Ты же знаешь, что это единственный путь для спасения родовой линии.
Он сухо проговорил:
— Наши действия мне достаточно понятны.
— Нас ждет удача.
— Союз начинает вести себя так, как будто боится неудачи.
— Никакого Союза! — напомнила она. — Гипнолигация психики Фейд-Рауса и ребенок в моем чреве — потом мы уедем.
— Этот дядя… — сказал он. — Видела ли ты когда-нибудь подобное извращение?
— Он очень свиреп, — сказала она, — но племянник мог бы его превзойти.
— Спасибо дяде! Подумать только, чего мог бы достичь этот паренек при соответствующем воспитании…
— У Бене Гессерит есть поговорка, — сказала она.
— У тебя на все есть поговорки.
— Эта тебе понравится. «Не считай человека мертвым, пока не увидишь его тело. И даже тогда ты можешь ошибиться».
Муаддиб говорил нам во «Времени размышлений», что его первые столкновения с нуждами Арраки были началом истинного обучения. Он узнал тогда, как меняется песок в зависимости от погоды, как читать язык ветра, прислушиваясь к тем следам, которые он оставляет на твоей коже, как подавлять раздражающий зуд, вызываемый песком. И по мере того как его глаза вбирали в себя синеву ибада, он изучал законы чакобзы.
Принцесса Ирулэн. Воспоминания Стилгара о Муаддибе.
Отряд Стилгара, возвращающийся из пустыни в сьетч двумя группами, выбрался из долины в настороженном свете луны. Закутанные в плащи фигуры двигались торопливо: их манили запахи близкого дома.
Сорванные ветром мертвые листья лежали у расщелины, где их подбирали дети сьетча. Звуки отряда, кроме тех случайных, что допускали Пол и его мать, невозможно было отличить от естественных шумов.
Пол вытер со лба пыль, смешанную с потом, и почувствовал, как его дернули за руку. Он услышал шепот Чани:
— Делай, как тебе сказано! Надвинь капюшон на лоб. Закрой все лицо, кроме глаз. Ты теряешь воду!
Повелительный шепот заставил их замолчать.
— Пустыня слышит вас!
Высоко на скалах защебетала птица. Отряд остановился, и Пол ощутил острую тревогу.
Со стороны скал до них донесся слабый шум, не громче того, что создает мышь.
Снова защебетала птица. Все замерли. И снова шорох мышиных лапок по песку… И опять птичий щебет.
Отряд возобновил подъем по расщелине, но теперь дыхание Свободных сделалось таким тихим, что это насторожило Пола. Он украдкой посмотрел на Чани, отметив, что она как будто отдалилась от него, уйдя в себя.
Теперь под ногами у них был камень и их окружали серые стены скал. Пол чувствовал, что напряжение несколько отпустило людей, но все же они, как и Чани, оставались погруженными в себя. Он следовал за маячившей впереди тенью. Шаги наверх, поворот, еще шаги, вход в туннель, проход между двух дверей-влагоуловителей, вход в освещенный глоуглобом узкий проход с темными каменными стенами.
Пол увидел, что Свободные вокруг него откидывают капюшоны, снимают носовые зажимы и дышат полной грудью.
Кто-то рядом с ним глубоко вздохнул. Пол поискал глазами Чани и увидел, что она стоит слева от него. Он оказался зажатым между закутанными в плащи фигурами. Кто-то толкнул его и сказал:
— Извини меня, Узул: такая теснота! Здесь всегда так.
К Полу обернулось узкое бородатое лицо того, кого называли Фароком. Глазные впадины и синие без белков глаза казались сейчас еще темнее.
— Сними капюшон, Узул, — сказал Фарок. — Ты дома.
С его помощью Пол вытащил носовые зажимы и отодвинул заслонку ротового фильтра. В нос ему ударил специфический запах этого помещения: запах немытых тел, эфира — от регенерированных отбросов, кислые человеческие испарения, и над всем этим царил запах спайса и сопровождающих его веществ.
