Степан, оставив в покое бровь, занялся коленями, затёр жарко, осматривал гостей одного за другим с выражением на лице, иногда бывающим у покупателей на базаре: «Обвешивайте, конечно, святое дело, но не до такой же степени, чтобы вместо дыни на весы ложить кукиш в кулаке.»
— Не знаю даже, что вам сказать… Всегда надо надеяться, но не рассчитывать. Кофе хотите?
— Господи, Эля, сделай ему кофе! — приказал Гжимултовский.
— Это тебе не лебедей чесать.
Слушать Бадьяна одно удовольствие.
В таком случае лучше по порядку, если нет возражений. Не возражали. А рассказали такое, отчего волосы у художника встали дыбом. Ощущение похожее на то, как однажды в подростковом возрасте, катаясь на велосипеде, он не заметил натянутую бельевую верёвку, наехал горлом, верёвка натянулась, спружинила и отправила велосипедиста в незабываемый до сего дня полёт, закончившийся отбитым задом, приступом удушья (Степан потом неделю прятал синяк на горле, характерный для висельников) и задумчивостью-прострацией. Потеря ориентации случилась классическая, как у таксиста подсадившего иногороднего лоха.
Итак суть, Степан Андреевич. Мироздание устроено следующим образом. Вкратце: базисное состояние — вакуум (не морщитесь, потерпите пожалуйста), фундаментальный способ существования материи с нулевым колебательным контуром. Вселенная — единый континуум двух противоположных по знаку частей. После Большого взрыва в одной своей части вещество расширяется, стремясь от абсолютного нуля к абсолютному нулю бесконечности, но материя на элементарном уровне постепенно переходит из одной системы в антисистему. Одновременно антисистема, постепенно наполняясь веществом, начинает сжиматься. Как в первом случае так и во втором из накопленного материала формируются звёздные образования и жизнь. Эволюционно звёздная эра сменяется эрой галактик, эра галактик сменяется эрой умерших звёзд, ядерное горючее выгорает, начинается эра излучений. Во вселенной остаются только чёрные дыры, образовавшиеся из сверхмассивных центров галактик, в дальнейшем растворяются последние сгустки вещества, начинается заключительная эра электронно-позитронной плазмы. В опустевшей вселенной будут нестись последние позитроны и электроны без надежды встретиться, аннигилировать и исчезнуть. Но волею чистого разума это произойдёт. Конец цикла, граница и новое рождение, после чего пойдёт отсчёт нового цикла, измеряемого шизофренической цифрой: десять в сотой степени. Если непонятно, в таком случае земная наука знает самую большую цифру, в которой уже не помещается вся материя мира разложенная на составные, — гугол, записываемый в двоичной системе: 1 0010 0100 1001 1010 1101 0010 0101 1001 0100 1100 0011 0111 1100 1110 1011 0000 1011 0010 0111 1000 0100 1100 0100 1100 1110 0000 1011 1111 0011 1000 1010 1100 1110 0100 0000 1000 1110 0010 0001 0001 1010 0111 1100 1010 1010 1011 0010 0100 0011 0000 1000 1010 1000 0010 1110 1000 1111 0001 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000 0000
Гугол — последний мерный столбик, за ним только бесконечность.
Так вот наоборот: гугол — это».» (не тчк. — точечушечка даже), а вдох вселенной — эта несусветная свадьба цифр.
— Я понял, понял… — у Степана в голове начинается какое-то покалывание, будто он — заведующий ЗАГСом, а к нему снова скопом припёрлись еденицы-стервы с разжиревшими нулями, но уже для развода. — Это мне частью пытались объяснить раньше. Но при чём картина?
Вселенная дважды живая. Планетарная жизнь, существующая на ранней стадии, всего лишь преджизнь. Великая пустота является вызревшим разумом мироздания к концу очередного цикла, после чего происходит её саморазвертывание. Но существуют причины, при которых развертывание может не произойти. Для устранения оных происходит Ритуал установления облика следующей вселенной.
— Но при чём здесь мой портрет, ёлки-моталки?!
Установление облика происходит, когда все зрелые цивилизации вселенной, особые формы жизни и сам единый разум принимают за основу художественное произведение.
— А при чём здесь..?! — вскочил Степан.
Портрет Абигели, верь-не верь художник, и есть это художественное произведение. Получено принципиальное согласие использовать его в этом качестве.
Вот ещё бывает состояние. Ноги холодные, в груди жжёт, ментоловой конфеткой подавился. И сразу наоборот: по спине мороз, а ноги вспотели, хоть носки выжимай. Со зрением что-то. Всё плывёт и хочется сесть хоть на что. Пусть даже под тобой разумная пустота.
— Мой… портрет? Нет, погодите, погодите… Вздор какой-то! Ничего не понимаю!
Cто пятьдесят пять миллионов раз Бумажного просили не преувеличивать свои возможности. Наглец! Всё-таки преувеличил.
На самом деле разговор описывается практически без градаций. Потом, потом, годы спустя, Бумажный увидел себя со стороны, то что произошло записывалось (не секстумвиратом, ясно кем), и смотрел на экран одной половиной лица. Что он видел? Компания-то ладно, тут ясно, а вот сам он… Итак: Бумажный Степан Андреевич, двадцать семь лет, профессия — дизайнер… Слушает с опрокинутым лицом, моргает с частотой падения капли в проливной дождь, выпучивается, жмурится, подпрыгивает на месте с широко закрытыми глазами, припадочно дёргается, бестолково мечется по мастерской, замерзает на месте с поднятой ногой, потный нос сверкает — прямо бриллиант, отмирает, тыкается бёдрами в предметы, ойкает, чешется во всех доступных местах, всплёскивает ручками, трещит пальцами, хихикает не по делу, становится в наполеоновски-ленинские позы, пытается вякать что-то дважды неподумав, пьёт водичку из трясущейся чашки так, что фарфор нежно бренчит о зубы и по бороде бежит, прочие многочисленные мелкие дефекты… Смотреть на такое конфузно. Все земляне лежат на соломе, говорят с ковра, а разницы чужому холодному взгляду между умными и неумными, с родословной и без, великими и дешёвкой, как оказалось позже, практически никакой.
Головатый-гаер оценил ситуацию по своему обыкновению, подскочил к художнику, затряс руку со всей силы.
— Так всегда и бывает — давишь прыщик, а вылазят глаза. Немцы в таком случае говорят: это чересчур хорошо, чтобы быть правдой. Но мы ж не немцы, слава Богу! Поздравляем, Сиятельный Феб! Клянусь былой невинностью, с вас бутылка-с! — обернулся к своим. — А может панове вы оставите нас наедине, как в старые добрые времена? Похоже, мы слегка перебулгачили…
— Замастырили, что зацокаться, — помог ему Бадьян.
— Позвольте более камерно, за рюмашечкой, проникновенно-просветленно. Степан Андреич итак у нас разволновался почище невесты.
Уж точно, с такими сгущениями бытия Бумажному ещё не приходилось сталкиваться. Разбавте же воду хоть спиртом!
