Один из моих многочисленных родственников бывал в Москве до 1991 года и не понаслышке знал, что такое очереди. Его жуткие рассказы весьма подействовали на мое еще совсем юное воображение. Теперь же эти воспоминания подсказали мне правильный способ действий. Мы пристроились к хвосту достаточно длинной колонны предурков, молчаливо продвигающихся к киоску, и через 20 минут стали счастливыми обладателями двух ластиков для стирания графита, как было на них написано.
На набережной, куда мы вскоре вышли, почти никого не было, воды в реке тоже, только в полужидком месиве на дне копошились очень похожие на крокодилов (но не крокодилы) твари. «Хороша речка, — подумал я, — теперь понятно, почему нет запрета на дневные купания».
За полосой деревьев неподалеку виднелся хвост еще одной очереди, и мы живо пристроились в самый ее конец, тем более что щекотать друг другу уши губами, стоя спокойно, гораздо удобнее, чем на ходу. На сей раз нам не повезло. Когда мы были в непосредственной близости от павильона, предурки, стоящие перед нами, выразили немое, понятное дело для Кэт, неудовольствие и разошлись. И тут нам не повезло еще раз. На сей раз крупно. Какой-то местный весьма сомнительного, впрочем, вида предложил мне, разумеется телепатически, достать то, что уже закончилось. Я сначала испугался, но затем согласился, а зря. Едва непрозрачный пакет попал ко мне в руки, как два невесть откуда взявшихся очень внушительных предурка схватили провинившегося что называется «на горячем». Мне, учитывая статус гостя, было сделано краткое, но суровое внушение. Кэт, которая абсолютно ничего не поняла из этой молниеносно свершившейся сцены, перебывала в превосходном настроении.
Несмотря на то что пакет экспроприирован не был, состояние мое ухудшилось, «очередить» мне более не хотелось, и потому мы немного прогулялись по зеленой зоне Дурдунди, где играли очень молчаливые, на удивление степенные дети.
По возвращении я отдал пакет своей милой спутнице, пообещав быть у нее через 5 минут. У себя в комнате я быстро переоделся и, вспомнив о ластике, начертил загогулину в блокнотике и попытался ее стереть. Попытка оказалось неудачной. Я в негодовании бросил оба предмета на стол и в озлоблении подумал: «Стирай, собака!» Ластик как-то лениво поднялся, неуклюже доковылял к замысловатой закорючке, стер ее возникшей ниоткуда ножкой и, как мне показалось, обиженно улегся. Я оторопело следил за этими эволюциями. Минут десять после этого я экспериментировал, убеждаясь в том, что ластик меня понимает. Это было совершенно непостижимо, только нужно было очень четко отдавать команды.
Утомившись от этих занимательных опытов, я отправился к соседке, которая все это время принимала душ. Она вышла через несколько минут, не обращая на меня никакого внимания, продефилировала в одном полотенце и, накинув халат, спросила.
— Слушай, а это съедобно?
Я еще не привык к ее образу мыслей и потому собрался было ответить, что это (имея в виду ее саму) более чем съедобно, но вовремя сообразил, что речь идет о нашем приобретении. Я молча извлек из пакета «доставшиеся» мне предметы, которые напоминали очень крупные грейпфруты и, ополоснув их, положил на тарелку.
— Я не могу так широко открыть рот, — вполне резонно заметила Кэт, пытаясь совладать с плотной кожурой.
Не обратив внимания на эту реплику, наученный своими упражнениями с ластиком, я дождался, покуда моя милая попутчица отвлечется, и моментально заставил свой фрукт «разрезаться». Грейпфрут распался на аккуратные ломтики, наполнив комнату очень приятным, может быть, излишне пряным ароматом. Кэт, широко раскрыв глаза, смотрела то на меня, то на целехонький шар на своей тарелке.
— А почему мой лежит себе, как ни в чем не бывало?
— Поцелуй меня, и он от зависти лопнет, — ответил я, — ведь именно это я представил себе только что.
— А твой почему обошелся без поцелуев? — Кэт совсем не казалась расстроенной. — Ладно, тогда и я представлю себе, как целую тебя.
Кэт сосредоточилась и, вперив взор в грейпфрут, принялась думать обо мне, правда, не совсем о поцелуях. Как и следовало ожидать, эффект отсутствовал, оранжевый шершавый шар не шелохнулся.
— Вот видишь, — воспользовался я донельзя выигрышной ситуацией и констатировал, стараясь не улыбаться, — я более ярко представляю тебя.
Этот простенький аргумент неожиданно оказался убедительным. Моя спутница прильнула ко мне и наградила очень приятным поцелуем, это было настолько восхитительно, что я едва успел «расщепить» шар до того, как она обернется.
— С ума можно сойти, — не скрывала удивления Кэт. — Если несчастный грейпфрут, или как его тут называют, вытворяет такое, то что придумает постель, прежде чем позволит мне уснуть?
Эта фраза была не лишена смысла, даже двух смыслов, и я, продолжая лакомиться, улыбнулся. Было вкусно, сытно, и я про себя подумал, что предурки не такие уж придурки, как может показаться на первый взгляд с их «очередениями» и «доставаниями».
Трапеза между тем шла своим чередом. Едва я подумал о напитках, как бар на мягких колесиках бесшумно подкатил к столику, за которым мы устроились, и открыл зеркальное брюшко. Было нечто донельзя трогательное в том, как он, заботливо поворачиваясь, демонстрировал свое содержимое.
Мы выбрали нечто похожее на апельсиновый сок с небольшим добавлением алкоголя, после чего бар с мелодичным звоном отъехал в сторону.
— Знаешь, а когда я одна, мне приходится все доставать самой. А в твоей комнате кресло словно подкралось ко мне, и этот чудный бар… Как это понять?
— Видишь ли, у меня с детства очень живое воображение. Мне кажется, предметы здесь способны воспринимать импульсы моего мозга, — после нескольких секунд молчания, сказал я. — Вот сейчас мне кажется, что ты рядом, и я касаюсь тебя.
Я в самом деле подумал об этом. Наши кресла подплыли друг к другу, и упругая грудь заполнила мою ладонь…
— Ну вот, — сказала Кэт, неохотно, как мне показалось, отстраняясь, — можно было коснуться и руки.
— Видишь ли, это несколько менее вдохновляет, я не хотел тебя обидеть.
— Теперь он извиняется, глупенький. Я тебе нравлюсь?
— Ты не просто нравишься, ты опьяняешь! Я закрыл глаза во Франкфурте, когда впервые увидел тебя, потому что у меня начала кружиться голова от твоей близости. Нужно быть полным кретином, чтобы не убедить женщину в том, во что свято верит она сама. Для этого отнюдь не требуется сверхъестественных способностей…
Потом Кэт осталась в номере, а я после получасового сна отправился в город. «Очередить» я не собирался. Медленно шел я по набережной, покуда мое внимание не привлек пожилой предурок с каким-то нездоровым румянцем на лице, отличавшемся крупными и выразительными чертами. Он сидел на плетеной парковой скамейке в полном одиночестве. Молча и максимально вежливо попросил я разрешения присесть рядом. Неожиданно между нами завязался достаточно интенсивный разговор.
