него.
– Вы что-то меняете в моем соединении с Америкой?
– Что? – Казалось, вопрос ошеломил его. Он осмотрел кабели. – Нет. Линия ведет в Берлин.
– Почему в Берлин?
– В Берлинский университет, если быть точным. Научный эксперимент. – Он ненадолго задумался. – Представьте себе программу, предназначенную для того, чтобы узнать что-то о нас, людях. Что для этого понадобится такой программе? Конечно же, данные.
Хелена вспомнила о своей поездке в Берлин с другими победительницами конкурса.
– Это как-то связано с профессором Кролль?
Его брови взметнулись вверх.
– Вы об этом знаете?
– Она рассказывала нам об этом несколько лет назад. Она разрабатывала метод, который работает подобно тому, как соединяются между собой нервные клетки мозга.
– Да, именно, – ответил мужчина с глазами изо льда. – Пытаются научить программу читать. Вот почему необходим прямой доступ к сообщениям на Немецком форуме. – Он поднял с пола металлическую крышку, покрытую лаком, накрыл ею распределительный щит и быстро привинтил. – Так. Все готово. Не смею вас больше беспокоить.
С этими словами он вышел. Свистнул, проходя по подвальному коридору, держа в руке чемодан с инструментами. Хелена услышала, как он обменялся парой фраз с техническими специалистами, невнятное бормотание, перемежающееся с «да, в порядке» и коротким смехом, затем скрежет тяжелой бронированной двери, и воцарилась тишина.
На всякий случай, прежде, чем включить компьютер, Хелена позвонила фрау Фелькерс. Да-да, ответила та, техник из Берлина, всё в полном порядке.
– Я же ведь по этому поводу положила записку на ваш письменный стол? – с упреком добавила она.
– Я вчера вечером больше не возвращалась в свой кабинет, – сказала Хелена.
– А вам не мешало бы сделать это, – язвительно заметила Фелькерс, и в этот момент Хелена пожалела, что вообще спросила.
Теперь она сожалела, что так отделалась от мужчины с ледяными серыми глазами. Ведь, в конце концов, он был единственным, кто заговорил с ней, кто заметил ее.
Обычно она казалась невидимкой. Анализируя программы управления, Хелена работала с несколькими техническими специалистами, многие из которых были намного старше нее, но некоторые были достаточно молодыми и довольно привлекательными. Но даже те из них, кто не был женат, не воспринимали ее как женщину. Напротив, однажды она случайно подслушала, как один из них, тот, ради которого она даже тайно подсмотрела в хранилище данных НСА, не женат ли он – он оказался холостым, – как этот молодой человек сказал другому: «А ведь правы те, кто говорят, что программистки странные».
Хелена не подала виду, что услышала это, но с того момента еще больше сконцентрировалась исключительно на своей работе. Ничто в жизни, отметила она, не давало ей столь надежного чувства удовлетворения, как работа над сложными программами. Для ее душевного равновесия, несомненно, было лучше прислушаться к этому осознанию и не стремиться к невозможному.
Однако ее мать еще не отказалась от своих амбиций в этом отношении. Она постоянно критиковала то, как Хелена одевалась или красилась – или, точнее говоря, что она не красилась перед уходом на работу, – и ее неизменным призывом было: «Научись производить впечатление!»
Но Хелена этого не хотела. Потому что, если бы она это делала, появились бы надежды – надежды, которые рано или поздно разбились бы, а у нее и без этого было достаточно разочарований.
Но мать не переставала то и дело приглашать на ужин кандидатов в женихи, и в такие вечера Хелене не оставалось ничего, кроме как терпеливо сносить их общество. Она оставалась неразговорчивой и даже не запоминала имена более или менее молодых людей, которые были ей одинаково противны.
* * *
Затем наступила ужасно холодная зима. На уголь установили норму, и они больше не могли отапливать все комнаты в доме, которые обычно обогревали зимой. Между тем слово «Сталинград» было слышно и за пределами ведомства, но никто не знал ничего конкретного. Телефоны солдат оставались заблокированными, если там, где они находились, вообще существовала радиосеть. Лишь иногда по каким-то причинам и какими-то путями приходили известия и передавались слухи: под Сталинградом все плохо, немецкое продвижение остановлено русскими, положение принимает опасный оборот.
Почему-то в один из таких дней Хелене попалось сообщение в газете о том, что за 1941 год в Веймаре было 33 воздушные тревоги, но ни одного удара с воздуха. По этой причине, говорилось в статье, огневые позиции зенитной артиллерии, расположенные в окрестностях Веймара, будут перемещены в другие, более уязвимые места. Но в целом складывается впечатление, что мощь и сила английских военно-воздушных сил постепенно ослабевает.
Хелена подумала о том, какую роль в этом сыграло то, что она делает. Если английский летчик погиб во время аварийной посадки из-за двигателя, вышедшего из строя посреди полета, была ли в этом ее вина?
Да, сказала она себе. Это была странная мысль, что, сидя за своим письменным столом, она, возможно, убила больше вражеских солдат, чем ее брат Армин из своего танка.
Хорошо, что она не знала этого точно и никогда не узнает.
* * *
– Полагаю, вы все об этом слышали, – начал Адамек собрание внутреннего круга утром 9 декабря 1941 года, в холодный вторник, разукрасивший окна морозными узорами.
– Перл-Харбор, – почти автоматически сказал Леттке.
Он был в ведомстве с вечера воскресенья и следил за всеми новостями, поступавшими по разным каналам.
Кивнули все, кроме Кирста, который сидел с заложенным носом, красными глазами и носовым платком в руке на дальнем конце стола. Последние несколько дней он провел больным в постели.
– Перл-Харбор? Извините, я еще не в курсе.
– Японские военно-воздушные силы в воскресенье утром без всякого предупреждения атаковали американскую военно-морскую базу на Гавайях и затопили значительную часть американского флота, – объяснил Леттке по кивку Адамека. – Это произошло в семь часов утра по местному времени, по-нашему – в шесть часов вечера. Менее чем через час японские войска атаковали Британскую Малайю и в тот же день начали вторжение в Таиланд, Сингапур, Гуам, Гонконг и Уэйк. На Лусоне – самом крупном острове Филиппин, американской колонии с 1898 года, – они одним ударом уничтожили более ста бомбардировщиков военно-воздушных сил США.
– А вчера, – добавил Адамек, – американский президент выступил перед Конгрессом и потребовал объявить войну Японии. И Конгресс с одним-единственным голосом «против» последовал этому требованию. Таким образом, мы однозначно имеем дело со Второй мировой войной.
Кирст всхлипнул, немного призадумался:
– Один-единственный голос «против»?
– Женщина, – сказал Леттке. – Пацифистка Джанет Рэнкин.
– Женщина, – повторил Кирст и высморкался. – Вы только посмотрите.
– Что теперь будет делать фюрер? – поинтересовался Добришовский.
Адамек пожал плечами.
– Из Министерства иностранных дел слышно, что еще с прошлой недели, когда Советы начали свое контрнаступление, Гитлер уже не верил в возможность избежать войны с Америкой. И, похоже, он придает большое значение тому, чтобы мы объявили войну США, не наоборот. Во всяком случае, на послезавтра назначено заседание рейхстага, и он там выступит. Я предполагаю, что это будет
